Гэри Дженнингс - Ацтек. Гроза надвигается
Путь наш пролегал через страну чиапа. Когда мы начали натыкаться на их разбросанные здесь и там горные селения, оказалось, что местные жители взирают на нас не без некоторого удивления, ибо сами чиапа не используют черный окситль. Обычным средством защиты от холода у них служит жир ягуара, кугуара или тапира. Другое дело, что эти люди от природы были едва ли не такими же темными, как мы, вымазавшись смолой. Конечно, кожа их не была совсем уж черной, но имела самый темный оттенок какао, какой мне случалось видеть среди племен Сего Мира. Согласно их собственному преданию, предки чиапа явились откуда-то с далекого юга, и цвет их кожи, похоже, подтверждал эту легенду. Видимо, чиапа унаследовали его от давних пращуров, которых опаляло куда более жаркое солнце.
Мы сами дорого заплатили бы за то, чтобы нас хотя бы коснулись несущие живительное тепло лучи, но об этом даже не приходилось мечтать. Когда наш путь пролегал по укрытым от ветра низинам, мы просто в отупении брели вперед, поеживаясь от холода, но на перевалах, проходивших по расщелинам, нам приходилось сталкиваться с резким, пробиравшим до костей ветром. Если же перевала как такового не было и нам приходилось карабкаться до самого гребня, то там, наверху, вдобавок к жгучему ветру мы еще то утопали в снегу, то скользили по раскисающей под ногами слякоти. Нелегко приходилось всем, но раба Десятого помимо всех этих бед еще и поразил какой-то недуг.
Он ни на что не жаловался и никогда не отставал, поэтому мы даже не подозревали, что он плохо себя чувствует, пока однажды утром бедолага, словно получив в спину толчок тяжеленной длани, не упал на колени под тяжестью своего вьюка.
Не желая поддаваться слабости, он попытался подняться, но не смог и рухнул ничком, растянувшись во весь рост. Бросившись к нему, мы развязали лямки, освободили Десятого от тяжести вьюка, перевернули на спину, и тут выяснилось, что у него жар. Да такой сильный, что окситль, которым было смазано все его тело, превратился в сухую корку. Коцатль заботливо спросил раба, что именно у него болит. Тот отвечал, что голова его словно расколота ударом макуауитля, тело как будто в огне, а каждый сустав ломит, но в остальном с ним все в порядке.
Я поинтересовался, не ел ли он что-нибудь необычное и не укусила ли его какая-либо ядовитая тварь, но в ответ услышал, что питался Десятый вместе со всеми нами, а единственным, кто его укусил, был всего-навсего безобидный кролик. Восемь дней назад Десятый попытался поймать зверька, чтобы сделать посытнее нашу вечернюю похлебку, и совсем было уже его сцапал, но тот тяпнул охотника за руку и вырвался на свободу. Раб показал мне отметину от укуса, но тут же откатился от меня, и его вырвало.
И мне, и Коцатлю, и Пожирателю Крови было особенно жаль, что это несчастье приключилось именно с Десятым – самым неутомимым, бодрым, жизнерадостным и безотказным из всех наших рабов. Он храбро вел себя в истории с разбойниками, всегда сам вызывался на самую трудную работу, был наиболее сильным среди носильщиков, не считая верзилы Четвертого (после того как последнего выкупили родные, Десятый нес самый тяжелый вьюк). Я уж молчу о вонючей заскорузлой шкуре, которую Пожиратель Крови ни в какую не хотел выбрасывать.
Мы устроили привал и отдыхали до тех пор, пока Десятый сам, первым, не поднялся на ноги. Я потрогал его лоб: лихорадка, похоже, отступила.
– Слушай, – промолвил я, присматриваясь к темно-коричневому лицу раба, – до меня только сейчас дошло. Ты ведь здешний, верно? Чиапа?
– Да, хозяин, – ответил он слабым голосом. – Я родом из нашей столицы, города Чиапан. Вот почему мне хочется попасть туда поскорее. Я надеюсь, что вы будете так добры, что продадите меня родным.
С этими словами он взвалил тюк на плечи, закрепил на лбу лямку, и мы все продолжили путь. К вечеру, однако, беднягу стало шатать так сильно, что на него жалко было смотреть. Несмотря на это, Десятый старался выдерживать темп и отказывался от всех предложений сделать привал или облегчить его ношу. Он ни в какую не соглашался снять тюк, пока мы не нашли укрытую от ветра и помеченную указывавшим на близость родника крестом долину, где и разбили лагерь.
– Мы уже давненько не охотились, да и собаки все съедены, – сказал Пожиратель Крови. – А между тем Десятому необходима питательная свежая пища, а не пустые бобы да кашица атоли. Пусть-ка Третий и Шестой займутся высеканием огня: глядишь, разожгут костер как раз к тому времени, когда я что-нибудь добуду.
Найдя гибкий зеленый ивовый прут, он согнул его в петлю, привязал к ней кусок протертой почти до дыр ткани и с этим подобием сачка отправился попытать счастья к ручью. Вернулся старый воин довольно скоро и со словами: «Они были такими вялыми от холода, что и Коцатль сумел бы их поймать» – вывалил целую кучу серебристых рыбешек. Каждая, правда, была не длиннее пяди и не толще пальца, но зато их было так много, что вполне хватило бы наполнить котел. Другое дело, что я усомнился, стоит ли вообще варить эту рыбешку в нашем котле, о чем и не преминул сообщить Пожирателю Крови.
Тот жестом отмел мои возражения.
– Ну мелочь, и что с того? Пусть некрасивая, зато вкусная.
– Это не настоящая рыба! – пожаловался Коцатль. – У каждой рыбины по четыре глаза!
– Да, это непростые рыбешки, очень хитрые. Скользят по самой поверхности воды и одновременно высматривают верхней парой глаз насекомых, а нижней – всяких донных рачков. Удивительная жизнеспособность! Надеюсь, они поделятся ею с нашим беднягой Десятым.
Однако, похоже, ужин из свежей рыбы только отнял у нашего больного сон, который был ему так необходим. Я сам просыпался той ночью несколько раз и слышал, как он беспокойно ворочался, кашлял, сплевывал и бессвязно бормотал. Пару раз мне удалось разобрать какое-то странное слово – «бинкицака» или что-то в этом роде.
Утром я отвел Пожирателя Крови в сторонку и поинтересовался, не знает ли он, что это может означать.
– Это как раз одно из немногих иностранных слов, которые я знаю, – сказал он гордо, словно оказывая тем самым чужому наречию великую честь. – Бинкицака – это полулюди-полуживотные, обитающие высоко в горах. Мне рассказывали, что так называются безобразные и злобные отпрыски женщин, имевших противоестественные сношения с ягуарами, обезьянами или другим зверьем. Если вдруг в ясную погоду в горах слышится что-то похожее на гром, считается, что это бинкицака вытворяют свои каверзы. Наверняка на самом деле это просто грохот оползней или камнепадов, но ты же знаешь, насколько невежественны здешние варвары. А почему ты спросил? Слышал странные звуки?
– Нет, просто это слово выкрикивал Десятый во сне. Бредил, наверное. Боюсь, он болен серьезней, чем мы предполагали.
Так что в этот день мы, невзирая на протесты больного, отобрали у него весь груз и распределили между собой, оставив Десятому только львиную шкуру. Без ноши он шел бойко, не отставая, однако я видел, что время от времени беднягу пробирал озноб и он судорожно пытался замотать старую, стоявшую колом шкуру поверх всех тех одежд, в которые уже был закутан. Потом озноб отпускал Десятого, сменяясь лихорадочным жаром, и тогда он распахивал одежду, подставляя грудь холодному горному воздуху. Дыхание больного сопровождалось хриплым бульканьем, а во время частых приступов кашля он отхаркивал вонючую мокроту. Между тем мы взобрались на очередную гору, но, оказавшись на вершине, неожиданно обнаружили, что дальше пути нет. Мы находились на краю огромного, простиравшегося так далеко на юг и на север, что края его терялись из виду, каньона с самыми крутыми стенами, какие мне приходилось видеть. Создавалось впечатление, будто какой-то разъяренный бог, размахнувшись изо всей своей божественной силы, обрушил с неба на горы свой макуауитль. То было захватывающее дух зрелище – впечатляюще прекрасное и одновременно пугающее. Хотя на вершине, где мы стояли, дул холодный ветер, в каньон он, очевидно, не проникал, ибо ближние, почти отвесные скалы казались покрытыми ковром из цветов. На самом деле то были цветущие деревья, кустарники и горные луга. Сверху, с такого расстояния, далекая река выглядела серебристой нитью.
Не отважившись на головокружительный спуск навстречу всему этому великолепию, мы двинулись по ободу каньона на юг. Постепенно тропинка пошла под уклон и вечером вывела нас к той самой серебристой нити, оказавшейся полноводной, в добрых сто человеческих шагов шириной рекой. Впоследствии я узнал, что это была Сачьяпа – самая широкая, глубокая и быстрая река Сего Мира. Да и каньон, прорезанный сквозь горы Чиапа, является единственным в своем роде: он имеет пять долгих прогонов в длину, а в самом глубоком месте – почти половину долгого прогона в глубину.
По прошествии некоторого времени мы спустились на плато, где ветер был не столь резок, а воздух куда теплее, и добрались до убогой деревеньки, никак не соответствовавшей своему звучному названию Тоцтлан. Из угощения нам смогли предложить лишь вареную сову, такую гадость, что меня и сейчас мутит при одном только воспоминании. Зато в Тоцтлане имелась хижина, достаточно большая, чтобы мы все впервые за несколько ночей смогли заночевать под крышей, а среди местных жителей нашелся знахарь.
