Гэри Дженнингс - Ацтек. Гроза надвигается
– Разорение! – заорал он. – Опустошение!
– Ты дашь мне расписку, подтверждающую, что полученная плата отныне и навсегда аннулирует все твои притязания на находившуюся в залоге собственность этой женщины. А потом на моих глазах порвешь старую закладную, подписанную ее покойным мужем. После чего заберешь свои пожитки и уберешься отсюда.
– А если я откажусь? – прохрипел Вайай, предприняв последнюю попытку сопротивления.
– Дело твое. Но тогда я, под угрозой вот этого самого ножа, отведу тебя к бишосу. За воровство и мошенничество тебя приговорят к удушению петлей, скрытой под цветочной гирляндой, ну а уж за порабощение свободной женщины... Я не местный и не знаю, какие пытки здесь в ходу.
Мерзавец тяжело осел и окончательно признал поражение.
– Убери нож. Давай рассчитываться. А ты принеси чистой бумаги! – рявкнул он Джай Беле, но тут же поморщился и сбавил тон: – Пожалуйста, моя госпожа, принеси бумагу, краски и камышинку для письма.
Разложив тряпицу, я отсчитал нужное количество набитых золотом перьев и медных пластинок, после чего в моей торбе почти ничего не осталось, и сказал:
– Напиши расписку на мое имя. На здешнем наречии меня зовут Цаа Найацу.
– Подходящее имя для злодея-погубителя, – проворчал он, выводя на бумаге символы. И, клянусь, орошая ее слезами.
Почувствовав на своем плече руку Джай Беле, я поднял на нее глаза. Женщина провела весь день в трудах, а теперь еще к этому добавилась и бессонная (не говоря уж обо всем прочем) ночь, но сейчас держала голову высоко. Ее прекрасные глаза сияли, и все лицо светилось.
– Это не займет много времени, – сказал я. – Сходи-ка ты пока за дочками. Пора им возвращаться домой.
Когда мои спутники проснулись и пришли на завтрак, Коцатль выглядел отдохнувшим и бодрым, а вот Пожиратель Крови – несколько уставшим. На завтрак он потребовал одни сырые яйца, а обслуживавшей его женщине велел:
– Позови мне вашего хозяина. Я ему должен десять бобов какао. – После чего он усмехнулся и добавил: – Распутник и транжира, вот кто я такой. В моем-то возрасте...
Она улыбнулась.
– Ты ничего не должен, мой господин. Развлечение за счет заведения.
Она ушла, а Пожиратель Крови ошеломленно вытаращился ей вслед:
– Что за чудеса? Ни один постоялый двор не предоставляет такие услуги бесплатно.
– Может, все-таки чудеса бывают, а, старый ворчун? Помнится, кто-то уверял, что меня ограбят, но я, как видишь, цел.
– По-моему, тут просто все с ума посходили – и ты, и она. Но здешний хозяин...
– С прошлой ночи эта женщина и есть хозяйка гостиницы.
Пожиратель Крови едва не поперхнулся. А второй раз он чуть не поперхнулся, когда завтрак ему принесла очаровательная юная девушка моих лет, а чашку с пенистым шоколадом подала еще более юная особа с серебристой, похожей на росчерк молнии прядью в угольно-черных волосах.
– Да что такое здесь случилось? – недоумевал Пожиратель Крови. – Мы заснули в задрипанной дыре, принадлежащей жирному ублюдку...
– И за ночь, – подхватил не менее изумленный Коцатль, – Микстли превратил ее в храм, полный богинь.
Наша компания осталась в гостинице на вторую ночь, и когда все стихло, Джай Беле проскользнула в мою комнату. Лучившаяся новообретенным счастьем, она казалась еще прекрасней, а наши объятия, на сей раз не связанные ни с нуждой, ни с отчаянием, ничем не отличались от акта истинной и взаимной любви.
Когда я и мои спутники ранним утром следующего дня взвалили на плечи свои тюки, все три хозяйки по очереди – и Джай Беле, и обе ее дочери – покрыли мое лицо влажными от слез поцелуями, сопровождая их словами сердечной благодарности. И я долго еще оглядывался, пока постоялый двор не пропал окончательно из виду, затерявшись среди множества других строений.
Я понятия не имел, когда смогу вернуться в эти края, но твердо знал, что заронил в стране сапотеков такие семена, что никогда уже не буду для этих людей, как и они для меня, чужим. Но вот чего я тогда не знал и чего даже не мог представить, так это того, какие удивительные плоды, плоды радости и горя, обретения и потерь, произрастут впоследствии из этих семян. Немало времени прошло до того дня, как мне довелось отведать первый из этих плодов, еще больше до того, как все они достигли зрелости, одного же из них я та и не вкусил целиком, добравшись только до горькой сердцевины.
* * *Как вы знаете, почтенные братья, землю, именуемую ныне Новой Испанией, с обеих сторон омывает великое море, которое простирается от побережья до горизонта. Поскольку оба морских побережья лежат почти прямо к западу и: востоку от Теночтитлана, мы, мешикатль, называем их Boсточным и Западным океанами. Но вблизи Теуантепека caм массив земли изгибается к востоку, и там эти воды называются Северным и Южным океанами, разделенными небольшой полоской суши узеньким перешейком. Правда, слово «узенький» в данном случае не означает, что человек может стоять между океанами и плевать в тот, в который ему заблагорассудится. В самом узком месте ширина перешейка составит примерно пятьдесят долгих прогонов, что соответствует десяти дням пути. Правда, пути не особо утомительного, ибо он пролегает по равнине.
Однако в тот раз мы не пересекали перешеек от одного побережья к другому, а двигались на восток, через долины, невесть за что прозванные Холмом Ягуара. Южный океан при этом все время находился не так уж и далеко, по правую руку от нас, хотя с тропы виден не был. Близость моря сказывалась в том, что над нашими головами чаще парили чайки, чем стервятники. Если не считать царившего в этих низинах гнетущего зноя, наш путь был легким, даже однообразным. Смотреть, кроме пожухлой травы да чахлого серого кустарника, было не на что, зато не встречалось и препятствий. Свежую дичь – кроликов, броненосцев и игуан – удавалось добывать без труда, а погода вполне подходила для ночных стоянок. Поэтому мы ни разу не заночевали ни в одной из деревень племени миксе, по землям которого проходили.
У меня были все основания спешить к цели нашего путешествия, землям майя, где я собирался наконец начать обменивать наши товары на более ценные, чтобы сбыть их потом в Теночтитлане. Конечно, мои партнеры знали, что я потратился в стране сапотеков, но я не посвящал их в подробности и не сообщал, сколько чего израсходовал. До сих пор мне удалось совершить, да и то уже давно, только одну выгодную сделку: продать раба Четвертого его же собственной родне. Две сделки, заключенные после этого – покупка гобелена Чимальи ради сладкой мести и выкуп постоялого двора в порыве благородства, – обогащения явно не сулили. Неудивительно, что меня не слишком тянуло распространяться на сей счет: пока я отнюдь не показал себя настоящим, ловким и сообразительным, почтека.
После нескольких дней быстрого, легкого пути по серовато-коричневым равнинам мы увидели, как слева от нас начинает подниматься бледная голубизна гор. По мере приближения горы вздымались все выше, одновременно меняя цвет с голубоватого на темно-зеленый. Скоро дорога снова пошла на подъем, но на сей раз уже сквозь густую поросль пиний, кедров и можжевельника. Нам стали попадаться кресты, издавна почитавшиеся как священные символы некоторыми народами дальнего юга.
Да, мои господа, с виду их крест практически ничем не отличался от вашего, христианского. Как и ваш, этот крест чуть длиннее в высоту, чем в ширину; единственное различие заключалось в том, что верхушка и боковины его имели по концам утолщение, вроде листа клевера. Эти народы чтили крест, ибо полагали, что в нем зримо воплощалось мироустройство: четыре стороны света и центр. Всякий раз, встретив в безлюдной местности крест высотой до пояса, мы знали, что он не требует: «Поклонитесь!», но призывает нас: «Возрадуйтесь!», ибо помимо всего прочего означает, что где-то рядом есть источник свежей пресной воды.
Горы вздымались все выше и круче, пока не стали совсем уж труднопреодолимыми. Но мы к тому времени были опытными скалолазами, которых ничего не пугало, если не считать того, что вместо обычной для таких высот прохлады нам пришлось столкнуться с лютой стужей. Хотя мы и забрели далеко на юг, стояла середина зимы, и в тот год бог Тацитль, покровитель самых коротких дней в году, отнесся к нам исключительно сурово.
Мы натянули всю одежду, какая только у нас была, а ноги под сандалиями обмотали тряпками, однако колючие обсидиановые ветра продували нас насквозь, а на самых высоких участках еще швыряли нам в лица жесткий, кусачий снег. Хорошо еще, что по пути то и дело попадались пинии: мы собирали смолу, вываривали ее, чтобы она не была такой едкой, и получали клейкую черную окситль, водоотталкивающую и прекрасно защищавшую от холода. Потом мы раздевались донага, обмазывали все тело окситль и снова закутывались в свои одежки. Из-за этой смолы наши тела и лица, за исключением участков вокруг глаз и губ, были черны, как у слепого бога Итцколикуи.
