Энн Стивенс - Малеска - индейская жена белого охотника
Уильям – мальчик получил имя в честь отца – в этот день был в капризном настроении. Ему не с кем было играть, поскольку недомогание бабушки закрыло двери для всех незнакомцев. Он пошёл в сад и начал строить крепость из белого гравия, который покрывал главную дорожку. Его работу прервала пара кассиков, которые носились от старой яблони до дальнего угла сада, гоняясь друг за другом и своими быстрыми движениями заставляя дрожать сам воздух.
После этих погонь в солнечных лучах они, привлечённые чем-то в отдалении, унеслись, как пара золотистых стрел, оставив после себя лишь буйные трели.
Мальчик наблюдал за ними огромными глазами, полными зависти. Его очаровала их неограниченная ничем свобода; в этом просторном саду, полном золотистых плодов и ярких цветов, он чувствовал себя, словно в клетке на цепи. В его жилах загорелся туземный огонь.
– О, если бы я был птицей… если бы я мог прилетать домой, когда захочу, и опять улетать в лес – яркий, прекрасный лес, который виден за рекой, но в котором мне никогда не разрешают играть. Как же его любят птицы!
Как всякий ребёнок наедине с собой, мальчик выражал свои мысли вслух, но теперь он прервал свои речи, поскольку ему помешала тень, упавшая на гравий, на котором он сидел.
Это была индейская женщина, Малеска, с натужной улыбкой и со странно диким видом. Она казалась выше и величественнее, чем обычно. В руках она держала лёгкий лук с пучками жёлто-малиновых перьев. Когда Малеска увидела, как загорелись глаза мальчика при виде лука, она достала стрелу из колчана, который скрывала под одеждой, и приладила её к тетиве.
– Смотри, чему нас учат в лесу.
Над садом кружились две птицы, их оперение сверкало в солнечном свете, и в воздухе разносились восторженные трели. Малеска с былым лесным изяществом подняла лук… Слабый звон тетивы… Резкий свист стрелы… И одна птица с печальным вскриком упала на землю, дрожа, как сломанный цветок тюльпанного дерева.
Мальчик вскочил… его глаза загорелись, тонкие ноздри раздулись, во всех его чертах проявились дикие инстинкты.
– И ты научилась этому в лесу, Малеска? – жадно спросил он.
– Да. Хочешь, и тебя научу?
– О, да… дай же мне лук… скорей, скорей!
– Не здесь. Мы учимся в лесу. Пойдём со мной, и я всё тебе покажу. – При этих словах Малеска побледнела и задрожала всем телом. Что, если мальчик откажется с ней пойти?
– Что? Мы поплывём по реке в этот ярко-золотой лес, да, Малеска?
– Да. По реке, которая сияет, как серебро.
– Ты возьмёшь меня? О боже… Но как мы поплывём?
– Тише, не кричи так. В прекрасной маленькой лодке.
– С белыми парусами, Малеска?
– Нет, с вёслами.
– Ах!.. Но я не могу с ними управиться; однажды дедушка мне разрешил, а я не смог.
– Я могу.
– Ты! Ну, это ведь не женская работа.
– Но в лесу этому учится каждый.
– И я научусь?
– Да!
– Послушай, тогда пойдём к дедушке, и пусть он нам разрешит; я хочу стрелять, и бегать, и жить в лесу… пойдём, Малеска. Скорей, или кто-нибудь закроет ворота.
Малеска осторожно оглядела окна дома, заросли и гравийные дорожки. Никого не было видно. Они с мальчиком были одни. Она тяжело вздохнула и замешкалась, подумав о бедной леди.
– Пойдём! – жадно вскричал мальчик. – Я хочу поехать в лес.
– Да, да, – прошептала Малеска, – в лес… это наш дом. Там я снова стану матерью.
Она вышла из сада поступью юной лани и направилась к своему убежищу. Мальчик смело шагал за ней и со смехом догонял её, когда она шла слишком быстро. В спешке, не переводя дыхания, они прошли через весь город и оказались на диком берегу реки.
Течение воды создало небольшую бухту, которая теперь покрыта пристанями и щетинится мачтами. Солнце было далеко на западе, и свисавшие над водой старые тсуги отбрасывали прохладную зеленоватую тень.
В этой тени, покачиваясь на волнах, находилась прелестная лодка, которую приобрела Малеска. На корме стояла наполненная хлебом разноцветная корзинка, похожая на те корзинки, с которыми приходят на рынок мирные индейцы; на дне лодки лежала шкура пумы, окаймлённая малиновой тканью в соответствии со вкусом индейской женщины, а на банке лежали подушки из алой ткани, вышитые бисером.
Увидев лодку и её груз, Уильям Данфорт разразился криком.
– Мы поедем в ней? Можно мне грести, можно, можно? – Он одним прыжком запрыгнул в лодку, схватил вёсла и позвал Малеску, так ему не терпелось отплыть.
Малеска отвязала канат и, держа один его конец в руке, запрыгнула к своему ребёнку.
– Ещё рано, мой вождь, ещё рано, дай мне вёсла ненадолго; ты сможешь грести, когда шпили скроются из виду.
Мальчик уступил ей своё место и нетерпеливо мотнул головой, отбрасывая со лба чёрные кудри. Лодка понеслась по реке с такой быстротой, что у него захватило дыхание. Он сидел на носу и смеялся, когда в него летели серебряные брызги. Малеска помчалась по реке, глядя на север, и её глаза сверкали, поскольку освобождение было так близко. Каждый взмах весла был шагом к свободе. Блеск солнца казался ей улыбкой Великого Духа, к которому ушли её муж и отец.
Когда солнце село, и наступили сумерки, лодка уже отплыла далеко от города. Она проскользнула мимо Вихокена[11] и огибала западный берег, в то время заросший величественным девственным лесом.
Сейчас Малеска прислушалась к просьбам мальчика и передала вёсла в его маленькие руки. Не важно, что после его храбрых, но неумелых взмахов лодку отнесло назад; когда город скрылся из виду, Малеска перестала бояться. Она улыбалась, видя, как малыш упрямо борется с водой. Он возмутился, когда она хотела ему помочь, и в следующий миг, отчаянно напрягая силы, залил её водой, чтобы показать, что способен выполнять её работу.
Наступила нежная, спокойная ночь, которая окутала мать и ребёнка серебристым лунным светом. Их водную тропу с обеих сторон сдавили тени холмов. Это навеяло на мальчика печаль, и он почувствовал усталость, но Малеске были знакомы такие сцены, и её былой характер ожил в этом уединении, которое заключало в себе всё, что было ей дорого – её свободу и сына её белого мужа.
– Малеска, – сказал мальчик, пододвинувшись к ней и положив голову на её колени, – Малеска, я устал… я хочу домой.
– Домой! Но ты ещё не видел леса. Не падай духом, мой вождь, сейчас мы сойдём на берег.
– Но здесь так темно… так темно… и кто-то кричит, как будто ему больно, как будто он хочет домой, как я.
– Нет, нет, это всего лишь поёт козодой.
– Козодой? Это такой мальчик, Малеска? Давай возьмём его в лодку.
– Нет, дитя моё, это птица.
– Бедная птичка! – вздохнул мальчик. – Как же она хочет домой.
