Константин Бадигин - Секрет государственной важности
— Командарм Уборевич, — усмехнулся Курасов. — Подпоручик русской армии, ваш красный генерал, спаситель Советской власти… Дайте листовку… Вы верите в бога, Часовитин? — вдруг спросил полковник, не спуская глаз с юноши. — Есть ли у вас лично что-нибудь святое?
— Это архаизмы…
— Религия, нравственное чувство… по-вашему, все это архаизмы? Понимаю, так учат большевики: мол, это все придумали попы, чтобы утешать бедных. И вот вы так думаете?
— Я верю в революционную Россию. Я хочу видеть ее счастливой и свободной.
— Вот как! — Курасов снова надел часы и застегнул ремешок. — Ты сможешь сделать Россию счастливой? Нет, это я сделаю! — крикнул он и как-то сразу задохнулся. — Ты труп, я тебя и всех таких, как ты, уничтожу, всех уничтожу!
— Не уничтожите, — тихо ответил Часовитин. — Мы как ветки на живом дереве: их рубят, а на их месте вырастают новые. — Распухший язык мешал юноше. Полковнику показалось, что он слышит горячечный бред. — И дерево продолжает расти и расти, пока целы его корни… Русская земля хранит и питает дерево… А вы… вы гнилье, пни…
Последние слова юноши словно хлестнули контрразведчика. Он нервно надавил кнопку.
— В расход! — нарочито громко сказал полковник возникшему в дверях офицеру. — Немедленно! — и бросил беглый взгляд на Часовитина, но ничего не прочитал на его лице.
Через несколько минут Курасов шел по Светланской, направляясь к Амурскому заливу. Вчера он получил анонимное, несколько необычное письмо. Из-за этого письма он и потащился сейчас по такому пеклу. За зданием морского штаба с тонкой мачтой, на которой трепыхался бело-сине-красный флаг, полковнику надо было перейти улицу. Цокая копытами по булыжнику, на рысях прошел отряд японской конной жандармерии. Низкорослые лошади с закрученными хвостами по брюхо обрызганы грязью.
«Ловили партизан, — злорадно подумал Курасов. — Ловите, господа, трудитесь».
Последние дни контрразведчик усиленно занимался подбором людей, которые должны были остаться во Владивостоке и других местах Приморья. Он отбирал самых надежных и умных врагов Советской власти. Они будут сидеть тихо, не возбуждая подозрений, и ждать сигнала. Они выполнят каждое его приказание из-за пограничного рубежа. А когда полковник сам вернется на русский Дальний Восток, они будут его опорой. Он покажет мужикам и господам рабочим, что такое настоящая война.
Свою работу Курасов держал в тайне от всех. Подготовка новой войны требует дальновидности и предусмотрительности.
В городском парке Курасов приостановился возле памятника с бюстом адмирала, двуглавым орлом и знаменитой надписью на цоколе:
Где русский флаг поднят,Он не может быть опущен
Жарко. На скамейках сидели няньки, играли на дорожках дети. Слева, на теннисном корте, молодежь гоняла мяч. Обиженный ростом генерал в пальто с красными отворотами и двумя Георгиевскими крестами, один в петлице, другой на шее, торопился куда-то. Маленькому генералу тоже очень жарко… Вот высокий человек в английском френче и в черной бараньей шапке с изображением черепа с перекрещенными костями. Курасов даже обернулся ему вслед. Бывший колчаковец, «гусар смерти», откуда он?
Сквозь деревья густо-синим отсвечивала бухта. У причала серело тяжелое тело японского крейсера «Кассуги».
На Чуркине мысе зеленел тенистый летний сад, оттуда, как всегда, доносилась музыка.
Полковник снова вышел на Светланку, пересек Алеутскую. Здесь жара чувствовалась еще больше. У многих в руках бумажные веера.
Мальчишки, разносчики газет, выкрикивали свой товар:
— «Слово»!
— «Восточный курьер»!
— «Владиво-Ниппо»! — звенела на разные голоса босоногая команда.
— На новую экономическую политику Советской России парижская биржа отвечает резким повышением русских процентных бумаг! — во всю юную силу легких выкрикивал один. — Акции нефтяного синдиката «Нобель и компания» поднялись на три пункта!
— Поражение красных! Наши победоносные войска заняли спасские укрепления… Новые победы генерала Молчанова… Генерал Бородин бьет красных в Анучинском партизанском гнезде! — перебивая, кричал другой.
— Паршивые газетные клопы, — ругнулся Курасов. Но, скорее всего, это относилось не к ребятне.
Барахолка Семеновского базара. Полковника всегда интересовали — просто так, по-человечески — хаотические россыпи всевозможных товаров, появляющихся неизвестно откуда. Циновки на земле, столики, лавки завалены самыми неожиданными вещами. Здесь изящные китайские безделушки из слоновой кости, подержанные гитары и балалайки, разрозненные тома собраний сочинений в дорогих переплетах. На небольшом столике лежат морские принадлежности: секстант, компас, циркуль со сломанной ножкой, старые карты… Рядом — медная проволока, тазы для варки варенья. Старая обувь всех стран мира, ржавый слесарный инструмент, японский фарфор, гвозди…
На Семеновском базаре можно было купить даже пушки, правда разобранные. О винтовках, пулеметах и говорить не приходится — их сколько хочешь. Вот кто-то продает даже заржавленные наручники… Иногда полковнику удавалось купить здесь по-настоящему редкую вещь.
Рядом с рынком — дворянская баня с отдельными номерами для семейных. А несколько правее нее плотно сбилась толпа в шляпах и котелках, сюртуках и легких люстриновых пиджаках. Это спекулянты, рыцари темной индустрии.
Последние дни тут лихорадочное оживление. Всегда много народу. Тесно, казалось, не просунешь руки. Здесь самый «развал» торговли.
— Пять с половиной за фунт, — слышался хриплый голос.
— Пять, — голос партнера по сделке.
— Триста пятьдесят за тонну…
— Полотно…
— Шерсть, харбинский бенедиктин в бочках…
— Мука…
— Эвакуация — вы слышали? — эвакуация… Это квакающее слово — эвакуация — повторялось чаще других. Вокруг него магически вращалась вся купля-продажа.
— Двадцать вагонов бобов…
— Кровельное железо, рельсы…
Рядом со спекулянтами — китаец-меняла, будто забавляясь, перебирал серебряные рубли, цветные бумажки. Бумажки не простые: на желтеньких изображены бородатые японцы; продолговатые, зеленые — с президентом Линкольном. Иены, доллары…
Полковник обогнул толпу. Он никак не мог забыть Часовитина.
Контрразведчику не раз приходилось видеть, как принимает смерть человек. Смерть — серьезная штука. Не многие выдерживали ее приближение, не теряя достоинства.
Он вспомнил конец генерала Пепеляева — колчаковского премьер-министра, попавшего к красным. Его приговорили к расстрелу. Пепеляев падал на колени, целовал сапоги солдат, умолял о пощаде, плакал… Да, тот сделал бы все, что ему приказали, только оставь в живых. И это генерал русской армии! Курасов представил, с какой гадливостью смотрели на него красные солдаты. А Часовитин… мальчик… «Почему так происходит, неужели идея может настолько укрепить человека? Как можно умирать за коммунистические фантазии? — думал полковник. — Разве они могут вдохновить? А ведь он хотел жить, этот комсомолец…»
