Константин Бадигин - Секрет государственной важности
А мадам Веретягина говорила и говорила про заграничные прелести. В мечтах о сиреневом Париже она и заснула на горячей глиняной лежанке.
Разговор остался незаконченным. Тропарев долго ворочался, но и его наконец сломила усталость.
Фанзу окутала липкая, душная темнота. Ветер уныло и глухо гудел в хвойном бору. Когда серый рассвет пробился сквозь никогда не мытые стекла, Тропарев слез с лежанки. Он уже забыл вчерашние разговоры про богатство. Разминая кости, он чувствовал себя опять крепким, сильным и соображал, что нужно сегодня сделать.
«Починить одежду, упромыслить зверя или рыбы, — перечислял он в уме, — наготовить харча в дорогу… Хорошо, что нашлось кое-что в котомках. Дойдем, — бодро заключил он, — лишь бы эта не подвела». И фельдфебель посмотрел на Веретягину, свернувшуюся под шинелью.
Афанасий Иванович прошлепал босыми ногами к двери и хотел было открыть ее, но что-то заставило его заглянуть в щель: сверху дверь неплотно прилегала к раме.
В нескольких шагах от дома лежал огромный полосатый зверь.
У Тропарева мгновенно одеревенели ноги. Ему показалось, что он встретился взглядом с немигающими желтыми глазами.
Тигр спокойно лежал на брюхе, вытянув передние лапы и положив на них голову. Над ним, на суку кедра, сидел ворон и чистил свой большой клюв.
Тропарев пришел в себя. Винтовка! Где винтовка?! И он с ужасом вспомнил, что оставил ее на дворе, прислонив к стенке фанзы.
— Дурак, простофиля, — бубнил Афанасий Иванович. Но дела не поправишь.
Он разбудил Лидию Сергеевну и стал с топором возле двери.
Мадам Веретягина на все корки отчитала фельдфебеля, высмеяла его «мужицкий» топор.
— Смотрите, — закончила она, — не будьте неудачником, у меня к ним органическое отвращение. Отойдите, я буду стрелять, — черкнула она в воздухе стволом браунинга.
Тропарев мгновенно отнял у нее пистолет. Как истый сибиряк, он относился к тигру с некоторым суеверием. Да и какой толк от этой хлопушки.
Тигр будто понял, что разговор идет о нем. Он чуть шевельнул хвостом и поднял усатую голову.
— Топи печь, — вполголоса сердито скомандовал фельдфебель, — а в мужские дела не суйся. Зверь полежит, полежит да и уйдет, а раздразнишь — хуже будет…
Афанасий Иванович размашисто перекрестился.
Глава двадцать седьмая
ОХОТНИК ЗА СКАЛЬПАМИ
Среди ночи Курасову принесли телеграмму. Он дважды прочитал текст, закурил. Ему было уже не до сна.
«„Синий тюлень“ погрузил шерсть бухте Орлиной, — написано в депеше. — Партизаны захватили пароход, высадили экипаж, карательный отряд бухте Безымянной. Боем отбил пароход, веду на буксире бухту Безымянную, там передам руки законного капитана. Дальнейших событиях доложу. Моргенштерн».
Курасов перевернул бумажку, словно на другой стороне могло быть разъяснение. «Черт, откуда взялись партизаны? Почему „Синий тюлень“ оказался в бухте Безымянной? — Полковник достал из стола морскую карту побережья. — Вот она, Безымянная, небольшой заливчик. Совсем рядом с Императорской. — Курасов отказывался понимать. Опять партизаны смешали ему все карты. — Значит, где-то здесь, — он очертил кружок на карте, — у них действует большой отряд… Эта бестолочь Сыротестов, — как он мог позволить высадить солдат в Безымянной? Почему не сообщил ничего Курочкнн? Нет, что-то здесь не так. Зачем Моргенштерн ведет пароход в эту бухту? Чтобы Сыротестов опять завладел пушниной? Дьявольщина! Он должен перегрузить соболей к себе на борт, неужели барон не поймет такой простой вещи!»
Полковник быстро набросал на бланке несколько слов и нажал кнопку звонка.
— Срочно на радиотелеграфную станцию! — приказал он вестовому.
Ровно в семь утра в кабинет привели арестованного Часовитина.
«Этот, пожалуй, знает, что идет на смерть, — подумал Курасов, рассматривая небольшого ладного паренька, сидевшего перед ним. — Но почему он так упорен? Вызывающе упорен. Ведь он мог бы и не сказать: „Я партизан, борюсь против интервентов и белогвардейцев…“ Он не должен был говорить слов, которые стоят жизни.
Что мне известно об этом парне? — продолжал размышлять Курасов. — Матрос, комсомолец, редактор ихней газетенки. Выполнял какое-то задание подпольного центра или бежал из Владивостока. Во всяком случае, казаки генерала Молчанова захватили его вместе с партизанами в селе Сергеевка. По-видимому, знает многих».
Полковник ощущал какую-то неловкость на левой руке и не мог понять отчего.
Вспомнил: не снял на ночь часы. Это ремешок неприятно теснил кожу. Курасов отстегнул решетчатые часы и положил на стол.
— Вот так, господин Часовитин, — сказал полковник, поглаживая кожу запястья.
Паренек не шевельнулся.
Его лицо было разбито и вспухло, кровь запеклась на белокурых волосах.
— Вам, Часовитнн, сегодня вынесен смертный приговор, — негромко сказал полковник. — Но если вы назовете хотя бы одного из руководителей партизанского подполья, я отпущу вас.
Паренек чуть вздрогнул и снова будто окаменел.
— Я отпущу вас совсем, вы слышите меня, Часовитин? Вы будете жить, черт возьми! Опять встретите девушку, ту, что приходила узнавать о вас…
Паренек поднял голову. Голубые глаза его блеснули такой ненавистью, что Курасов понял: разговаривать больше нечего. В этот миг из глаз Часовитина выпала и покатилась по изуродованному лицу предательская слеза.
— Ну! — произнес полковник.
— Я не хочу жить, — шевельнулись запекшиеся губы. — Я презираю себя за слабость. Я должен умереть, чтобы другие после меня выполняли свой долг.
— Ты раздавал это нашим солдатам? — Курасов взял со стола грязную, смятую прокламацию.
— Да, раздавал, — немедленно ответил Часовитин.
— Видишь, ты сам сознаешься. Ты государственный преступник. — Но странно, Курасов не чувствовал злобы к юноше. А надо. Его должен охватить священный гнев, обязательно должен. Во имя России он мог уничтожить сотни тысяч. — Читай, — сказал он Часовитину, — только внятно, громко.
И полковник сунул ему прокламацию.
Лицо юноши вспыхнуло. Он бережно разгладил листок.
— «Читая воззвания и приказы вашего правителя Дитерихса, а также владивостокские и харбинские газеты, — начал Часовитин внезапно окрепшим голосом, — я вижу, что ваше сознание отравляется дурманом клеветы, ложных слухов и воздушных планов. Народно-революционная армия, во имя интересов рабочих и крестьян и великих идей, начертанных на наших знаменах, найдет в себе силы и мужество, чтобы… положить конец вашей преступной роли в жизни Приморья и всей России. Рабочие и крестьяне России именем своего верховного органа ВЦНК предлагают вам бросить позорную борьбу и вернуться к мирной жизни. Другого выхода у вас нет… — Юноша как победитель взглянул на полковника. — Народно-революционная армия всех искренне раскаявшихся примет по-братски… Подпись: Главнокомандующий Народно-революционной армией Иероним Уборевич», — отчеканил юноша. Глаза его горели.
