Константин Бадигин - Секрет государственной важности
Теперь Тропарев не боялся за будущее. Даже отличный топор нашелся. «Нет ничего лучше, — взвесил он его в своих огромных ручищах. — Воевал русский мужик топором, и дома строил, и корабли… С таким инструментом против любого зверя не страшно».
В фанзе фельдфебель сразу заметил берестяные коробки, по таежному обычаю оставленные для случайного путника; в них соль, рис, кирпичный чай и табак. Берестянки висели на ремешках под крышей. Он мысленно поблагодарил кого-то заботливого. Но кто хозяин этого домика? Только не ороч. Нет медвежьих черепов, торчащих на шесте или на суку. Да и огород орочи не держат. Одно было ясно — фанза принадлежала искателю женьшеня: об этом говорили валявшиеся повсюду костяные палочки, которыми выкапывают из земли чудодейственные корни, и множество пустых коробочек разных размеров.
«Ишь ты, тары сколь наготовил», — думал Тропарев, роясь по углам фанзы.
Потом Афанасию Ивановичу пришла иная мысль: «Почему я вынес из лагеря эту женщину? — спросил он себя. — Пожалел, что попадет в руки партизан? Или жену себе искал?»
Сейчас он, пожалуй, раскаивался в своем поступке. По природе он был добродушен и уживчив, но и ему все больше претили высокомерный тон и странные речи сестры милосердия — генеральши. «Чужая баба, — думал он, — тронутая. Бог с ней…»
Путешествие по тайге пошло в некотором роде на пользу Лидии Сергеевне. Истерические припадки как рукой сняло. Однажды она попробовала закатить глаза и упасть в обморок, но Афанасий Иванович ткнул ей пальцем под ребро, да так, что она сразу пришла в себя и больше не пыталась фокусничать. Перестала она и декламировать про покойников. Тропарев этого не любил.
Недавно Лидия Сергеевна призналась ему, что родилась поповной, это расположило к ней бывшего священника. Потом он вспомнил свою попадью, тихую, добрую женщину, и шумно вздохнул: «Ах, почему эта не такая, как моя любезная покойница!» — подумал Тропарев.
Когда лососиное жаркое и чай были готовы, Афанасия Иванович разбудил Веретягину.
— Зеркало бы, — жалобно сказала Лидия Сергеевна.
— Обойдешься, и так хороша. — Тропарев покосился на ее изъеденное мошкарой лицо.
Прежде всего Веретягина закурила. Она жадно глотала трубочный дым. Грубый самодельный табак ел Афанасию Ивановичу глаза. Он терпеть не мог табачного дыма, это у него осталось еще от родительских заветов. Но приходилось терпеть.
— Потрясающая картина, — стала вспоминать Веретягина, размачивая сухарь в кипятке. — Сначала двое убивают одного, потом приходит еще один и убивает тех двух… Что они отнимали друг у друга, эти дикари? Березовую кору?
— Целебный корень женьшень, — ответил Тропарев.
— Ах, слышала. Женьшень! Он излечивает стариков, делает их снова молодыми, — несколько игриво сказала Лидия Сергеевна. — Этот старик хотел омолодиться?
— Нет, он хотел продать корень. Целое лето бродил по тайге, жил в холоде и в голоде, а когда богатство было в руках…
— Богатство? Сколько он стоит, этот корень?
Тропарев подумал.
— Я слышал, что, бывало, за один корень во Владивостоке платили тысячу рублей золотом.
— Но как хунхузы смеют так разбойничать у нас? — Веретягина изящно почесала грязным пальцем спутавшиеся волосы.
— А кто им, хунхузам, запретит в тайге-то? Много развелось охотников на чужинки. При царях не могли унять, а сейчас и подавно.
— И все из-за женьшеня? — Лидия Сергеевна выколотила и тут же снова набила трубку.
— Не только. Табачница, здоровье беречь надобно, — посмотрел на нее Тропарев. — В тайге богатства много. Весной панты изюбриные, готом корень этот. А кто и золотишко роет… Зимой соболь… шкурка две-три сотни стоит, это уже самое маленькое, а китайский купец ее за коробок спичек берет. Орочи, гольди, удэхеи — все у них в долгу. Наши русские купцы тоже охулки на руку не положат. Однако детишек и жен за долги не берут и людей живьем в землю не закапывают. Посмотри-ка, Лидия Сергеевна, не клещ ли у меня? — Он тоже поскреб за воротом. — Тут их пропасть, в лесу.
— Ну, знаешь… — скривилась Веретягина. — Живого в землю! Как интересно! — У нее плотоядно сузились глаза. — Ты видел, как их закапывают? Наверно, они кричат… Живое тело едят могильные черви…
Фельдфебель многозначительно крякнул. Лидия Сергеевна прикусила язык.
— В тайге свой закон: человек человеку волк, — наставлял ее Тропарев. — Дед мой всю жизнь соболевал, так он говаривал: «Если в тайге увидишь человека, прячься и ружье проверь». Правда, и по-иному живут люди. Рис, чай, табак оставил ведь нам кто-то…
Но Лидия Сергеевна думала уже о другом. Она вспомнила о богатстве на борту «Синего тюленя». Несколько раз испытующе смерив глазами фельдфебеля, она наконец решила поделиться с ним тайной.
— Афанасий, — пропела она, — мы теперь вроде как муж и жена. Я решила открыть тебе большой секрет. Мы можем разбогатеть. В наших руках миллионы рублей. Без них я бы не вынесла этих мытарств, это звон миллионов несет меня вперед. Ноги подкашиваются, а я иду.
Фельдфебель удивленно уставился на Веретягину.
— На «Синем тюлене» много пушнины. Помнишь, мы взяли ее в пещере. Ты думал, глупенький, что в тюках шерсть, ведь правда? А там соболь, чистое золото. Если ты поможешь, то…
— Соображай, что говоришь, матушка, — оборвал ее наконец Тропарев. — Мыслимое ли дело нам ту пушнину достать? Пароход в море плывет, а на нем партизаны. Поди сунься… Так-то, Лидия Сергеевна. — Он похлопал ее по спине.
— Ах, ну что за мужичьи манеры, когда я отучу тебя?.. Скорее веди меня во Владивосток. Там я скажу кому надо, и к «Синему тюленю» пошлют военный корабль. Матросики отберут у партизан меха, а партизан повесят. Понял теперь, глупенький?
— Что ж, во Владивостоке будем. Спустимся к морю, а там все бережком. Южнее селенья пойдут, не пропадем, коли захочет бог. Ну, а касаемо мильенов, тут вопрос у меня. Что мы с ними станем делать? В тайге за эти деньги из нас в момент дух выпустят лихие люди.
— В тайге? — фыркнула Лидия Сергеевна. — Мы за границу с тобой уедем. Разве можно жить в тайге? За границей будем жить богато.
— За грани-ицу? — протянул Афанасий Иванович и угрюмо замолчал. «Ведь вот какие разные бывают рассуждения», — подумал он.
А мадам Веретягина говорила и говорила про заграничные прелести. В мечтах о сиреневом Париже она и заснула на горячей глиняной лежанке.
Разговор остался незаконченным. Тропарев долго ворочался, но и его наконец сломила усталость.
Фанзу окутала липкая, душная темнота. Ветер уныло и глухо гудел в хвойном бору. Когда серый рассвет пробился сквозь никогда не мытые стекла, Тропарев слез с лежанки. Он уже забыл вчерашние разговоры про богатство. Разминая кости, он чувствовал себя опять крепким, сильным и соображал, что нужно сегодня сделать.
