Джек Лондон - Мятеж на «Эльсиноре»
Сначала я бросился к веревкам – приводам моих светильников. Зажигающие и ударяющие части моего механизма действовали превосходно. Я потянул две веревки, и два прибора взорвались с большим шумом и вспыхнули ярким светом. И в тот же момент автоматически опустились вниз штаги заднего трайселя. Освещение сработало мгновенно и не оставляло желать ничего лучшего. Генри, два парусника и буфетчик проснулись от крепкого сна – в этом я уверен! – и немедленно прибежали на корму. Все преимущества были на нашей стороне, потому что мы находились в темноте, в то время как наши враги были буквально залиты светом.
И какой свет! Порох трещал, шипел и выбрасывал излишек газолина из пылающих шаров пакли так, что вниз, на главную палубу, падали огненные потоки.
Большой битвы не случилось, потому что мятежники были подавлены нашим фейерверком. Маргарет наудачу стреляла из своего револьвера, а я держал наготове винтовку, угрожая первому, кто отважится взобраться на корму. Но атака так же быстро кончилась, как и началась. Я видел, как Маргарет стреляет в человека, который пытался было перелезть к нам через левую решетку кормы, а в следующее мгновение видел уже, как Вада, словно дикий буйвол, ринулся на того же человека и ударил его в грудь своим самодельным копьем.
И это было все! Атакующие отступили назад, на бак. А в это время три трайселя, опущенные к основанию штаг, следующие за бизанью и загоревшиеся от капающего газолина, вспыхнули ярким пламенем и мгновенно сгорели, не передав огня остальным частям корабля. В этом заключается преимущество судов со стальными мачтами и штагами!
На палубе под нами лицом вниз лежал человек, которого Вада пронзил своим копьем. Он весь скорчился, лица его не было видно, и поэтому мы не могли установить, кто это.
А теперь я подхожу к той фазе наших приключений, которая была новой для меня. Я никогда не встречал этого в книгах. Словом, это – моя беззаботность в сочетании с ленью. Я использовал два из трех моих светильников. Остался один. Часом позже, убедившись, что на баке снова начинается какое-то движение, я зажег последний светильник и благодаря его свету отбросил мятежников на бак. Нападали ли они на корму для того, чтобы узнать, использовал ли я все мои светильники, или же хотели освободить Дитмана Олансена, этого мы никогда не узнаем. Но факт остается фактом: они действительно двинулись на корму, но мой светильник заставил их отступить. И это был мой последний светильник! Новых же источников света я не приготовил. Это была моя беспечность. Это была лень. Я рисковал нашими жизнями. Оставалась лишь одна надежда на то, что я убедил мятежников в том, что у нас имеется неисчерпаемый запас таких светильников.
Остаток вахты, который я провел вместе с Маргарет, прошел совершенно спокойно. В четыре часа утра я потребовал, чтобы она сошла вниз, но она пошла на компромисс, заняв мою постель на палубе за рубкой.
С наступлением рассвета я увидел тело, которое все еще лежало там, где я видел его в последний раз. В семь часов утра, до утреннего завтрака, когда Маргарет еще спала, я послал Генри и Буквита, обоих юнг, убрать труп.
Я стоял над ними, у борта, с винтовкой в руках наготове. Но на баке не было никаких признаков жизни. Юнги перевернули убитого быстроглазого норвежца (теперь его узнали), понесли к перилам и толкнули тело прямо через борт, в море. Копье Вады пронзило его насквозь.
Но еще до того, как истекли двадцать четыре часа, мятежники прекраснейшим образом поквитались с нами. Можно сказать, они даже больше чем уравняли наши силы, потому что нас так мало, что нам гораздо тяжелее, чем им, перенести потерю хотя бы одного человека.
Начну с того – собственно говоря, я это давно предвидел и именно для этого приготовил мои бомбы! – что когда мы с Маргарет завтракали, группа мятежников, пользуясь защитой задней мачты, прокралась на кормовую часть судна и забралась под навес кормы. Буквит заметил их продвижение и поднял тревогу, но сделал это слишком поздно. Я еще не уяснил себе точно, каким образом их можно было бы выгнать из-под навеса. Я прекрасно понимал, что в тот самый момент, когда я наклонюсь над перилами, чтобы стрелять в нападающих, они выстрелят в меня, пользуясь всеми преимуществами, которые сейчас были на их стороне. Они – под прикрытием, я же был совершенно открыт для их прицелов.
Две стальные двери, наглухо закрытые еще с тех пор, как мы обходили мыс Горн, открывались под навесом кормы на главную палубу. Эти двери мятежники принялись атаковать с огромными молотами в руках. Часть же шайки, спрятавшаяся за средней рубкой, своим воинственным видом говорила, что намерена атаковать нас, как только дверь будет взломана.
Спрятавшись внутри, одну дверь защищал буфетчик с секачом в руках. Другую же дверь караулил Вада, вооруженный копьем. Поручив им охранять двери, я не оставался праздным. Стоя за мачтой, я зажег трубку одной из моих импровизированных бомб. Когда из нее посыпались искры, я пробежал вдоль кормы, на ее край, с намерением бросить бомбу под навес кормы, целясь в группу бунтовщиков, осаждавших левую дверь. Но это мое намерение осталось не выполненным, поскольку со стороны средней рубки раздалось несколько револьверных выстрелов. Человеку приходится изворачиваться, когда вокруг него начинают свистеть мягконосые пули. В результате бомба скатилась на открытую палубу.
Тем не менее, осветительные аппараты произвели на мятежников должное впечатление. Брызганье и шипенье трубки было для них слишком внушительно, и они, как стадо испуганных зайцев, бросились вон из-под навеса кормы. Я, конечно, мог бы попасть из винтовки в пару бунтовщиков, но был в это время занят зажиганием второй бомбы. Маргарет сделала три выстрела, и в ответ корма была засыпана беспорядочными револьверными выстрелами с бака.
Будучи предусмотрительным (и ленивым, так как я знал, что изготовление самодельных бомб отнимет много времени и труда), я оторвал горящий кончик трубки той бомбы, которую держал в руке. Но трубка первой бомбы, все еще катившейся по главной палубе, продолжала шипеть, и в ожидании того, что она разорвется, я решил укоротить трубки оставшихся бомб. Ведь кто-нибудь из удравших мятежников, набравшись мужества, мог бы вырвать трубку или же бросить бомбу за борт, или же, что было бы еще хуже, швырнуть ее обратно на корму, в нас.
Прошло целых пять минут, пока эта благословенная трубка, наконец, прогорела, но, когда бомба разорвалась, то ничего, кроме разочарования, не принесла. Клянусь, что на ней можно было сидеть, в крайнем случае рискуя только нервным потрясением. Но все же для устрашения команды она пригодилась. Бунтовщики не отваживались больше идти на корму.
