Нора Лофтс - Джентльмен что надо
Тот апрельский день стал началом длинной череды размышлений, которые омрачили остаток дней Елизаветы и отразились на поведении королевы: соотнесенное с ее возрастом, оно навсегда стало притчей во языцех.
Но тут, как всегда совершенно неожиданно, необъявленным на террасу взошел Ралей. Как раз в это время тучка набежала на солнце, и тень от нее упала на тот конец террасы, где находилась королева, он же стоял освещенный солнцем с головы до пят. И когда Уолтер направлялся к ней, тучка тоже передвигалась — будто он нес ей солнечный свет. Елизавета стояла неподвижно, протянув к нему обе свои руки. Но предательскую дрожь не могли скрыть ни ее сила воли ни чувство собственного достоинства. Увидев свою королеву, Ралей не позволил себе улыбнуться, как это было в Бэлли-ин-Хаш. Он и сам не заметил, как глубоко тронула его сердце какая-то странная ее печаль, и его душа, как тонко настроенная арфа, откликнулась на нее чистой нотой — не музыкальной, словесной. «Леди, которую время всегда заставало врасплох», — подумал он. И ни он, ни кто-либо другой, столкнувшись с этой реальной и достаточно банальной трагедией, так и не нашли ничего лучшего для выражения ее сути.
Ему было что рассказать своей королеве, потому что он выполнял довольно важное поручение. Уолтер состоял в эскорте, сопровождавшем герцога Алансонского и Анжуйского на место его нового назначения в качестве правителя Нидерландов. Герцог нанес довольно продолжительный визит в страну своей бывшей невесты [18], ныне своей «доброй сестры из Англии», и она сделала все, что было в ее силах, чтобы ублажить его и произвести на него неизгладимое впечатление: даже позволила Лестеру, Сиднею и Ралею проехать с ним в Нидерланды и присутствовать при его торжественном введении в права. Возможно, началась ее меланхолия с воспоминания о тех днях, когда она тешилась мыслью о замужестве, хотя — видит Бог! — она рада была тому, что не вышла за герцога Алансонского, но все это напомнило ей лишний раз, что Время уходит. Королева-женщина соскучилась по своим кавалерам. Она провела Ралея к каменной скамье в другом конце террасы и внимательно слушала его рассказ о путешествии и о церемонии вхождения герцога в должность правителя.
Рассказывая, он сидел, слегка сжав руки, опустив их между колен, и неотрывно глядел на окрашенные закатом в красноватый цвет деревья. Описывая Нидерланды, он говорил красочно, так же как при первом свидании повествовал ей об Ирландии. Он позволил себе посмеяться над помпезным, толстым его высочеством в его пышных атрибутах власти. Елизавета с удовольствием присоединилась к нему.
— Я всегда называла его лягушонком, — призналась она.
Ралей закончил свое повествование и молча продолжал взирать на деревья. Он никогда не смотрел на людей, кроме тех случаев, когда его взгляд что-то должен был означать: зачем зря транжирить жизненные силы? А сейчас он собирался просить ее кое о чем, но пока что не разобрался, в каком она была настроении.
Королева очень скоро поставила его об этом в известность.
— Я рада, что ты наконец вернулся, Уолтер. Я чувствовала себя такой одинокой без тебя. И пока ты не рассмешил меня, мне было очень грустно сегодня.
И тут Ралей проявил свою столь отличную от других индивидуальность. Вместо того чтобы льстиво убеждать ее, что она, Глориана [19], никоим образом не подвластна печали, как сделали бы на его месте другие, он просто, со всей присущей ему серьезностью спросил ее:
— Почему вдруг грусть в такое прекрасное утро?
Елизавета ответила ему коротко — цитатой из Нэша у нее был талант пользоваться своим голосом как инструментом. Она могла, например, браниться, подражая голосу своего отца; она отдавала приказы будто лаяла; или мурлыкающим голосом произносила слова ласки; а если было нужно, ее голос звучал как труба, зовущая к бою. Но голос, которым она произнесла «забит прахом Еленин глаз», никто никогда больше не слышал. Она, как и Ралей, терпеть не могла лишних трат жизненных сил.
Ралей, продолжая смотреть на деревья, сказал:
— Это не новая идея. Вспомните латинское: «Не растут амаранты по эту сторону могилы, о Евтерпа! [20] Не бывает голоса, который в скором времени не замолк бы… « Эти слова были написаны еще до Рождества Христова. Это крик сердца каждого думающего человека.
— От этого не менее печальный.
— Не менее. Но это лучше, чем оставаться слепым. Люди, которые не ощущают, как уходит Время, не умеют по достоинству ценить его. Воспринимать каждый наступивший день как подарок судьбы, который вечером вновь ускользнет… есть в этом что-то, что вдохновляет.
— Однако все эти дни, хороши они или плохи, все они ведут к могиле. Я отнюдь не трусиха, Уолтер, с чем только мне не приходилось сталкиваться в моей жизни. Бывало и такое, что мне лучше было бы умереть, но я никогда не остерегалась ничего подобного. Но смерти я боюсь. После нее никакой тебе Англии, ни противостояния моего острого ума всяким злокозненным деяниям. Другие корабли на других морях, и ни одного пирата, чтобы принести мне новости о своих великих свершениях. Кто-то другой на моем троне; мои подданные, сдирающие монограмму «Е R» [21] со своих плащей, и я наедине с червями.
— Говорят, существуют еще и Небеса.
— О, Небеса! Но буду ли я там королевой Англии? Ладно, Уолтер, лучше еще немного пройдемся.
Разговор так разволновал ее, что она уже не могла спокойно оставаться на месте. С хрупким изяществом, сменившим ее когда-то необузданную грацию дикарки, она поставила свою узкую стопу на пол, спустилась вниз по ступеням с террасы, и они отправились гулять по тропинкам парка.
Разговор о бренности жизни растревожил и Ралея. Сегодня он собирался просить ее разрешения в одном деле и даже настаивать на положительном решении.
— Гилберт скоро отплывает, — приступил он к трудному разговору, — и я умоляю вас позволить мне сопровождать его.
Это прозвучало как удар грома средь ясного неба.
Елизавета аж задохнулась.
— Я этого ни за что не дозволю, Уолтер. Гилберту никогда не везло в море. Спроси любого. И ты не моряк. Ты остаешься здесь.
— Умоляю ваше величество только выслушать меня. Гилберта преследовали неудачи, потому что он искал то, чего на самом деле нет. Дрейк знает об этом. Он пытался найти вход в пролив. Если бы пролив существовал, то кто, как не Дрейк, обнаружил бы его? Он его не нашел и вынужден был вернуться домой ни с чем. Гилберт не собирается на этот раз искать пролив. Он намерен найти на континенте Америки такое место, где можно было бы основать колонию для англичан. Ваше величество, вы говорите о смерти и забвении. Возможна ли лучшая память о вас, чем если люди, говорящие по-английски, через много тысяч лет, через много тысяч миль говорили бы: «Эти земли были колонизированы, когда королевой была Елизавета». Но если такая перспектива не трогает вас, подумайте о выгодах теперешних, материальных. Тамошние поселенцы, получив богатства от целинных земель, будут нуждаться в том, чтобы мы снабжали их товарами. Честное слово, не пройдет и десяти лет, как вывоз хотя бы нашего сукна в эти новые земли превзойдет поставки наших товаров в Нидерланды.
Теперь Уолтер смотрел только на нее. Исчезла женщина, страшившаяся могилы; государственный деятель смотрел на него сквозь узкие глаза Елизаветы и говорил с ним, цедя слова сквозь крепко сжатые губы.
— Мы обдумаем ваше предложение, — сказала она. — Но я запрещаю вам идти с Гилбертом или куда-либо еще без моего соизволения. Ясно вам?
— Абсолютно, ваша милость.
— Прекрасно.
Раздраженные разговором, они продолжали свою прогулку.
Ралей был разозлен, потому что снова получил отказ. Смысла идти против королевы и попытаться найти земли для колонизации без ее разрешения не было. Если он так поступит, королева не позволит ему править ими. Но время… время уходило.
Елизавету бесило то, что, едва вернувшись, он хотел… нет, страстно желал снова покинуть ее. О, за одно мгновение возвращенной юности, за проблеск былой красоты, которые дали бы ей силы покорить его, как покорила она Томаса Сеймура, валявшегося в ее ногах, вымаливая крохи ее любви, она отдала бы все. В ярости она крепко стиснула руки, гневно глядя на его темноволосую голову, и продолжала свое шествие по тропинкам парка в полном молчании.
Незаметно они вышли к тому месту, где после прошедшего накануне ночью дождя на тропинке образовалась большая лужа. Елизавета, помня о своих атласных туфельках и прелестных, редких по тем временам шелковых чулках, остановилась и готова была повернуть назад. Но Ралей одним движением снял с себя плащ и раскинул его перед нею на тропе, даже не вспомнив ни одного из многих дурацких рассказов на эту тему, просуществовавших уже многие годы. Это был прочный плащ для верховой езды из бархата, отделанный замшей, и королева прошла по нему, не замочив туфель. Ралей нагнулся, поднял свой плащ, встряхнул его слегка и расстелил на сухом участке тропы. Тут он взглянул на Елизавету. Она смотрела на него с явным обожанием. Этот его удачный и столь внезапный жест пришелся ей по сердцу. И когда Ралей выпрямился и улыбнулся ей, она снова была не только королевой Англии, но и королевой мужских сердец.
