Борис Романов - Капитанские повести
Возвратился на верхний мостик Василий Григорьевич Дымков. Он ни на кого не хотел смотреть. Его красиво высеченное широкое лицо отягощалось зажатой в углу рта папиросой. Старпом покачивал ее на манер сигары, и от этого его уверенная нижняя губа выглядела еще увереннее. Он нашел свои синие пляжные шлепанцы, заправил резиновые дужки между пальцами ног и опустился в шезлонг. Он несколько раз с протяжным всхлипом потянул в себя дым из папиросы, прикрыл глаза, выдохнул клубок и спросил, ни к кому конкретно не адресуясь:
— Понадобилось свистеть? Ты, радист, что ли?
— Фу, а почему-й-то я?
— Все равно узнаю. Никто не смеет лезть не в свое дело!
— Графу свистели, чтобы он мусор против ветра не высыпал, — обиделся радист.
— Мне вы под руку свистели, — повторил Василий Григорьевич, сидя с закрытыми глазами. — Ну ничего, прогуляет — благодарить будет.
Старпом пожевал папиросу, выдул дым сквозь ноздри и успокоился. Лицо его обмякло, распустилось, разгладилось. Он перекинул папиросу во рту, словно сом уклейку, и зевнул. Папироса обвисла в углу губ, и красный плавничок огня покрылся тихой синевой.
Но, прежде чем он заснул снова, Виталий Павлович тронул старпомовский шезлонг и сказал:
— Загляните ко мне сегодня.
ПАКЕТ С НЕБА
Это произошло в середине июля, когда мы, возвращаясь из Канады, уже зацепились за радиомаяк Уэссан и втягивались в Английский канал. Перед полуночью пришла радиограмма от агента: груз переадресовывался с Гавра на Бордо. Такого почти не случалось, но капитан не усомнился ни на секунду в необходимости переадресовки: деньги тут считать умели. Он лишь приветливо ощерился, прочитав перед подписью: «всецело Ваш», и скомандовал лево на борт.
Через полсуток мы выбрались по локатору из двухколейного потока судов, летящего в легком тумане Ла-Манша, и вновь увидели, что в северном полушария бушует лето. Зыбкая стена насыщенного паром воздуха, соединившая море и небо, осталась позади, а впереди, к югу, Бискайский залив расплескал веселые волны.
Давно следует признать легендой рассказы о его буйном нраве, ей-богу, он не заслужил такой черной славы. Сам по себе он так же нормален, как все воды средних широт. Юг Охотского моря на другой стороне Евразии и воды Ньюфаундленда на другой стороне Атлантики куда хуже, и прекрасные курорты Франции и Испании расположены на берегах Бискайи. Другое дело, что его побережье распахнулось дугой в экспансивной попытке охватить тысячемильные валы Атлантики. Но — рискнувший раскрыть объятия океану в ответ не услышит мурлыканья.
Как бы там ни было, Бискай нас баловал июлем, крошилось солнце по волнам, и брызги, звонкие, как пули, отскакивали от бортов. Команда высыпала наверх, словно в парусные времена по сигналу «Все наверх! Паруса ставить!», потому что лето в Канаде было пасмурным, да и переход через Северную Атлантику не изобиловал солнечными днями. Что особенно хорошо было, так это свежий, на русский лад теплый с прохладностью, ветерок при полной безоблачности.
На параллели Ла-Рошели, когда аквамарин океана уже разбавился пресной водой Жиронды, когда от берегов Олерона прилетели французские говорливые чайки и солнце над океаном стало отставать от нас, послышался с небес треск мотора.
Оранжево-черный, яркий, как шмель, блестящий вертолетик, распугивая чаек, покачиваясь, облетел нас и снизился под корму. Светились на солнце прозрачные круги лопастей, а сам вертолетик, казалось, подпрыгивал в воздухе на поджатых к брюшку поплавках. Под плексигласовым колпаком кабины шевелились лица пилотов и их оранжевые костюмы.
Повисев с полминуты внизу, вертолетик боком вылетел из-под кормы, сверкнул на солнце красно-бело-синими кругами опознавательных знаков и завис сбоку от четвертого трюма. Вслед за тем раздвинулась боковая дверца, оттуда выпростал ноги человек с красным лицом, в странном, с козырьком, шлеме, в спасательном жилете. Он поболтал в воздухе высокими шнурованными ботинками, устраиваясь поудобнее, поклонился, прижимая руку к сердцу, и покричал, сложив рупором ладони в перчатках. Потом он догадливо похлопал себя по наушникам, поднял руку и завалился на бок внутрь кабинки.
Возникало нечто новое в истории наших контактов с заграницей.
Виталий Павлович даже вынужден был прикрикнуть на штурмана с вахтенным матросом, которые тоже разинули рты на вертолет.
Правый ботинок вертолетчика некоторое время в одиночку торчал наружу. Потом появился и левый, и сам хозяин снова уселся на краю кабинки. Он снова поприветствовал нас: сначала сомкнутыми в рукопожатии руками, потом кулаком по-ротфронтовски, затем даже чисто по-лоцмански — полукругом поводя раскрытой пятерней. Вертолетик поднялся повыше и приблизился к борту. От воздушной струи заплясала пена под бортом и захлопали чехлы. Любопытные на палубе отодвинулись под прикрытие надстроек.
Хозяин козырного шлема вытащил из нутра кабинки руку с ярким свертком, размахнулся, и пакет довольно точно упал на палубу между комингсом трюма и фальшбортом. Метатель даров подпрыгнул, поаплодировал сам себе, потом, повернув голову, рукой показал пилоту: сдвинься, мол, в сторонку. Вертолет сполз в сторону мостика.
— Ну и артист! — сказал Виталий Павлович, укоризненно покачал головой и погрозил вертолетчику пальцем.
Шнурованные ботинки поджались, последовал взрыв бурного протеста, негодующих и разъясняющих жестов, улыбок, набор приветствий вплоть до воздушного поцелуя, и капитану пришлось тоже помахать ему, будто лоцману, приветственно рукой. Человечек еще раз подпрыгнул, еще поприветствовал нас сжатым кулаком, затем сложил руки, словно чаплинский пилигрим, и опрокинулся в темноту кабинки. Дверь закрылась, вертолет отодвинулся, а я перешел на шлюпочную палубу посмотреть на сверток.
Никто из экипажа, несмотря на естественное любопытство, не бросился его поднимать под взглядами с вертолета. Однако внизу спорили.
— Миша, ну и болван ты! Дай же я его капитану отнесу!
— Стой. Прикажут — понесешь.
— Лысый ты пень, дай хоть глазом глянуть…
— Стой, Федя. Прикажут — посмотришь.
— Наверх попадет, хрена с два мы что увидим!
— А тебе и смотреть не положено.
— Дурак ты, Миша, хоть и боцман, — обмяк Федя, — отпусти локоть, люди смотрят…
— Сходи-ка, принеси дар божий, — сказал Виталий Павлович, и я, стараясь не торопиться, сходил за свертком на палубу.
Вертолетик дождался, пока я передал сверток капитану, приветственно побарахтался с борта на борт и, облетая нас, направился к берегу.
