Патрик О'Брайан - Гавань измены
«Медведь действительно оказался невероятно большим, дорогая...» — написал капитан Обри в письме, помеченном: «Сюрприз», неподалеку от Триеста — «...и будь мы немного храбрее, то у тебя была бы его шкура. Он стоял в бухте, спиной к скале, семь или восемь футов в холке — глаза сверкают, из красной пасти капает пена, шерсть дыбом — прямо вылитый адмирал Дункан. Мы могли застрелить его много раз. Но Стивен закричал: «Нет, нет, медведь — это джентльмен, его подобает убить рогатиной». Мы согласились и попросили, чтобы он показал нам как. И не подумаю, возразил доктор: он заботится только о достоинстве медведя: честь убить его, несомненно, принадлежит воину, а не миротворцу. Это невозможно отрицать, но встал вопрос, кому же именно.
Я решил, что бей, безусловно, имеет приоритет, будучи выше чином, он же сказал, что это полная чушь — хорошие манеры требуют уступить право гостю. Пока мы бросали жребий, медведь опустился на четвереньки и спокойно скрылся в маленькой заросшей лощине возле скалы, чертовски неудобное место, чтобы до него добраться. Наконец, кто-то предложил, что и Шиахан, и я должны сделать это вместе.
Мы не могли отказаться, и уверяю тебя, долго шастали в тех чертовых кустах, пригнувшись и крепко сжимая рогатины, вглядываясь в густые тени и ожидая, что мерзавец нападет в любую секунду — он был огромен, как ломовая лошадь, хотя лапы покороче. Те собаки, что остались к этому времени в живых, осторожничали и держались далеко позади нас, и мы их отозвали на тот случай, чтобы дурацкий лай не помешал услышать медведя. Вот так мы крались, держа ухо востро, и я никогда в своей жизни так не боялся. Потом Стивен взвизгнул: «Ушел», — вопил и размахивал шляпой, и вдали на расстоянии в четверть мили мы увидели медведя, взбирающегося по склону горы, как заяц-переросток.
Нам пришлось бросить это дело, поскольку мне требовалось вернуться на корабль; но Боже, любимая, как же тот день даже с той ничтожной сворой гончих поднял мне настроение! То же сделала и жалкая пародия на атаку, когда следующей ночью мы попали в штиль около Корфу, и весьма предприимчивый командующий гарнизоном острова, французский генерал Донцелот, выслал несколько шлюпок, пытаясь захватить один или два корабля конвоя.
У них ничего не получилось, и никто серьезно не пострадал, но когда поднялся ветер, один из «торговцев» в суете навалился на нас, оторвал нам утлегарь. Хорошо, что мы добрались до относительно спокойных вод, где много наших друзей, которые могут защитить: три фрегата и как минимум четыре шлюпа или брига. Мы только что прибыли, и я их еще не видел: Хэрвей, старший морской офицер, завтра утром отправится в Венецию. Но Баббингтон здесь, на «Дриаде», мы еще не успели бросить якорь, а он уже пригласил меня отужинать. А еще молодой Хост. Вытворяет просто чудеса, очень активный офицер, хотелось бы мне, чтобы он мне нравился больше, но в нем есть нечто от Сиднея Смита, какое-то самодовольство и склонность к театральности, при этом он спалил ужасающее количество мелких захваченных призов, что не принесло ему особой пользы, а французам большого вреда, но разорило несчастных бедолаг, ими владеющих.
Это строго между нами, дорогая, никому не рассказывай.
Гарри Коттон тоже здесь, на «Нимфе». Когда мы прибыли, он находился на берегу, но его хирург нас навестил (думаю, ты помнишь его: мистер Томас, разговорчивый джентльмен, который приходил к Стивену, когда тот остановился у нас), чтобы просить доктора Мэтьюрина помочь ему в некой весьма непростой операции. Томас поведал, что сейчас существует почтовое сообщение через Вену, по крайней мере, пока. Положение в этих краях весьма запутанное: местные французские командиры весьма способные, энергичные, изобретательные люди, и иногда мне кажется, что наши союзники... Но, пожалуй, лучше оставить это при себе. И мне, любимая, пора уже заканчивать письмо, поскольку я только что услышал, как пришвартовалась барка Гарри Коттона, а его старый рулевой прохрипел: «Нимфа, Нимфа», словно дельфин-астматик.»
А на борту «Нимфы» доктор Мэтьюрин, склонившись над пожелтевшим, блестящим от пота и полным ужаса лицом пациента, произнес:
— Вот и все. До свадьбы заживет, — а потом обратился к его столь же бледным и напуганным товарищам: — Можете его отвязать и унести.
— Благодарю, сэр, — прошептал пациент, когда Стивен вытянул зажатый в его зубах кожаный ремень, — премного благодарен за ваши старания.
— Разумеется, я прочел ваше описание операции, — проговорил хирург «Цербера», — но не ожидал таких пыток. Это похоже на акт ловкого обмана.
— Я восхищаюсь вашим мужеством, сэр, — высказался хирург с «Рэдвинга».
— Идемте, джентльмены, — предложил мистер Томас. — Думаю, мы все заслужили по стаканчику.
Все прошли в пустую кают-компанию, где мистер Томас разлил бутылочку токайского.
— Мой следующий случай, — сообщил он после того, как они немного посплетничали о Мальте и тулонской блокаде, — совершенно банальная блуждающая пуля, пистолетная пуля, выпущенная несколько лет назад, а сейчас причиняющая серьезную боль после физических нагрузок. Пуля находится в лопаточной мышце и не представляет собой особого интереса для хирурга-натурфилософа, но окружена весьма романтическим ореолом.
— Вот как? — спросил Стивен, поняв, что ожидается ответ, но все остальные молчат.
— Да, сэр, — с удовлетворением ответил Томас. — Позвольте мне рассказать с самого начала?
Предложение выглядело разумным, но друзья мистера Томаса уже слышали эту историю и видели исполнение надлобковой цистотомии доктором Мэтьюрином. Они выпили токайское и попрощались, и даже Мэтьюрин лишь слабо улыбнулся в знак согласия.
— Что ж, некоторое время назад мы покинули Полу курсом зюйд-вест, дул легкий ветерок примерно с норда или что-то вроде того, и очень рано утром или, скорее, поздней ночью, в общем, еще до того как свистали бездельников, и попутно хочу заметить, что довольно странно называть их бездельниками, еще удивительнее, чем называть штурмана, казначея и хирурга нонкомбатантами [44]. Могу с уверенностью сказать, что когда я служил помощником хирурга на старой «Андромеде», или ассистентом хирурга, как мы говорим сейчас, и это куда более правильно, ведь слово «помощник» имеет некий разговорный, обыденный оттенок, ни в коей мере не подходящий для ученых мужей, так вот, я участвовал в шлюпочных или десантных операциях на ялике (дважды даже им командовал!) или баркасе чаще, чем подавляющее большинство мичманов на линейных кораблях. Но, как я уже упоминал, или, по крайней мере, намеревался, самое лучшее время для рыбалки — пока день еще не сменил ночь и не поднялся ветер. Уж поверьте, рыбу может распугать даже нечто хоть немного сильнее легкого брамсельного ветерка. Так вот, такое время лучше всего подходит для ловли рыбы, которую в тех краях называют скумбрией, полагаю, нечто похожее на нашу макрель, хотя наживку для неё подобрать сложней. Я ловил рыбу с кормы, чуть в стороне от кильватерного следа на кусочки бекона, вырезанные в форме песчанки — некоторые уверяют, что скумбрию лучше ловить на красную шерстяную фланель, но я остался верен кусочкам бекона. Заметьте, — сказал Томас, подняв палец, — бекон нужно как следует вымочить. Но когда он отмокнет сутки в чане и станет мягким, ничто не сможет сравниться с этой гибкой, белой, жирной шкуркой при ловле большой рыбы. Итак, вместе с лейтенантом морской пехоты мы ждали улов на завтрак для кают-компании — поверьте, нет ничего лучше, чем просто обжарить ее на раскаленной, хорошо смазанной маслом решетке: все эти искусно сделанные соусы и сковородки просто лишают рыбу истинного вкуса — но у меня еще даже ни разу не клюнуло, как Нортон закричал: «Погоди!» или, может «Тихо!» — что-то в этом роде. Нортон, нужно сказать, морской пехотинец: Уильям Нортон из семейства Уэстморленд, родственник Коллингвудов. «Послушай, — говорит он, — разве это не пальба из мушкетов?» Так и оказалось.
