Джон Пристли - Затерянный остров

— И в кадре смотрится, — подхватил Джабб. — По-моему, перспектива есть.

— Да будет тебе, Джабб, ты же не на собрании. А если вам, Дерсли, и вправду из-за этого так тошно… — Блестящий глаз вперился в Уильяма, и лицо обдало жаром. — Ничего страшного, мы все это проходили. Даже Джабб, хотя по нему и не скажешь. Но я знавал времена, когда и его крокодилье сердце таяло, трепетало и рикошетило по всей студии. Как там звали эту рыженькую с прошлогодних съемок, Джабб? Ну, ты помнишь, в которую ты втрескался.

— Втрескался? Я просто пожалел девочку, вот и все.

— Слышали? Пожалел девочку. Давайте сейчас допьем и еще закажем. Вот так всегда. Если перед ними человек жесткий, то попытаются разжалобить, а если мягкий — тюкнут по голове чем под руку попадется. Но все равно ты от них не уйдешь. Никуда не денешься. Так что, Дерсли, забудьте, просто забудьте. Стоит вашей девочке взойти на борт этой белоснежной посудины, и все, она пропала, она уже не живой человек, а сплошной грим, целлулоид и газетные вырезки. Еще одна жертва прекрасной и жестокой империи грез, где на золотом троне восседает Сапфир, а мы с Джаббом ходим в первых фельд-свинопасах. Это все иллюзии, поверьте мне. Думаете, яхта настоящая? Черта с два! Тоже иллюзия. Капитан и команда просто играют свои крошечные роли — сами о том не ведая. Посмотрите на нее, разве не картинка? Конечно, картинка, в этом и есть ее предназначение. Поставьте бокалы, ребята. Они-то пока настоящие, но если мы задержимся тут, тоже перейдут в мир иллюзий. Дерсли, Рамсботтом, удачи вам, и пусть Господь даст вам хорошие роли — не главные, потому что звезды загораются и тут же гаснут, а просто хорошие. И еще за тебя, Джабб…

— И за тебя, Пат.

— За нас, первых фельд-свинопасов в Королевстве иллюзий. Я вам открою одну тайну, ребята. Старина Сапфир уже не первый год пытается обзавестись наследником — поэтому и меняет жен одну за другой, как ваш Генрих VIII. Но у него ничего не получится. Все же ясно: наследник — это настоящая жизнь, а сам он — иллюзия. Он еще не изобрел иллюзионную формулу обзаведения потомством. Ничего, он дойдет и до этого. Созовет большое собрание, мы поскрипим мозгами, навыдумываем вымысла, потратим безналичный миллион долларов, и в результате у Сапа появится самый натуральный сын — в цвете и звуке от «Вестерн Электрик».

— Ну, довольно, Пат, — ухмыльнулся Джабб. — Пора доставить тебя на борт.

Все поднялись. У Уильяма ломило затылок, было тошно. На пристани нещадно палило солнце. Яхта стояла далеко от берега, в глубине лагуны, и перевозили на нее только пассажиров. Уильям с Рамсботтомом проводили Энниса и Джабба на катер, пожали руки и помахали на прощание. Тут Уильям и увидел спешащую к катеру нагруженную свертками Терри. Разрумянившаяся, возбужденная — глаз не отвести.

— У меня всего минута, Билл, — выпалила она. — Но ты пиши мне, хорошо? На адрес «Сапфир пикчерс», Голливуд, или на старый, в Сан-Франциско. Расскажешь, как получилось с островом. И еще: пообещай обязательно навестить меня, если снова окажешься в Калифорнии. А я обещаю, если когда-нибудь попаду в Англию, то непременно заеду к тебе в Бантингем, Суффолк. Даю слово. Нам ведь хорошо было вместе, да, Билл?

— Да, — подтвердил он с напускной беззаботностью. — И всяческих тебе благ, Терри.

— Тебе тоже удачи, Билл, дорогой. Ну все. До свидания!

Все закончилось. Уильям смотрел вслед катеру, увозящему Терри, потом отыскал взглядом крошечную, но еще узнаваемую фигурку, которая помахала ему с борта. Ее отъезд из мрачной угрозы превратился в печальную действительность. Уильям стоял оглушенный посреди кричащей, поющей, машущей руками толпы, не сводя глаз с «Сапфиры», на которой шли неторопливые приготовления к отплытию, как водится на кораблях. Наконец, когда время, сгустившееся в раскаленный шар, отмерло и потекло дальше, яхта протрубила несколько раз победно и начала медленно разворачиваться. Толпа взревела и замахала еще яростнее, но Уильям не шевельнулся и не издал ни звука. Иллюзорный корабль еще пару минут сверкал боками в лагуне, потом нашел выход в открытое море и начал стремительно уменьшаться, пока не превратился в белую точку, над которой вился легкий дымок.

— Доброе утро, мистер Дерсли, — раздался над ухом чей-то негромкий голос. — Вам тоже грустно смотреть, как яхта уходит? Мне вот грустно. Она принесла хоть какое-то разнообразие.

Голос принадлежал молодой вдове, той самой соотечественнице, миссис Джексон, о существовании которой Уильям уже успел забыть. Он что-то ответил, но пятью минутами позже и не вспомнил бы что. Миссис Джексон тоже что-то сказала, кивнула с благожелательной улыбкой и, к великому облегчению Уильяма, удалилась. От «Сапфиры» остался лишь тающий дымок на горизонте. Уильям еще минуту смотрел ей вслед, потом побрел прочь. Таити и Южные моря потеряли всякий смысл, остались только никому не нужное солнце и бескрайняя голубая гладь, даже Затерянный не имел больше никакого значения. Что сможет теперь выдернуть его из монотонных будней и вернуть утраченное счастье? Нет такого события, и не будет. Уильям безнадежно уставился в пространство невидящим взглядом. Вся жизнь свелась к одной ноющей боли.

Глава девятая

Миссис Джексон и вторая попытка

1

Теперь предстояло заново искать шхуну, которая доставит их на Затерянный, а значит, направляется на дальние острова, как «Хутия», или, еще лучше, на Маркизы. Однако такие шхуны отчаливали из Папеэте не каждый день и не соблюдали четких графиков, поэтому, когда появится ближайшая, — непредсказуемо. Оставалось лишь держать ухо востро и смотреть в оба. Это поручили коммандеру, и он выполнял поручение с удовольствием, снуя со шхуны на шхуну, узнавая новости и слушая шкиперские пересуды. Охота оказалась как нельзя кстати, иначе коммандер скоро захандрил бы, не зная, куда себя деть. По утрам он купался, иногда удил рыбу, но большую часть своего времени посвящал выискиванию шхуны, и Уильям с Рамсботтомом его почти не видели. Такой расклад устраивал всех троих как нельзя лучше.

Через несколько дней после отплытия Терри утрата стала ощущаться еще острее. Уильям словно встал на краю могилы. Даже солнце светило теперь по-другому. Дни складывались из часов, которые нужно было как-то убить. Он мог бы убедить себя, что скоро все пройдет, однако на самом деле не хотел, чтобы все проходило, ведь когда боль притупится, отомрет какая-то важная часть его самого. Он преодолевал время, лопатя час за часом, словно гору щебня. Упоение романтической красотой острова давно улеглось. Нет, красота, разумеется, осталась: все так же полыхали закаты над неприступными утесами острова Муреа, все так же одевались в туманную кисею Диадемы на рассвете. Однако ощущение чуда от самого пребывания на острове пропало. Улицы Папеэте больше не казались Уильяму воплощением романтики — теперь от этих улиц воротило с души. Шхуна стала всего лишь шхуной. Терри увезла с собой заводной механизм, и теперь Уильям не мог самостоятельно воспрянуть духом, требовалась подпитка извне в виде спиртного. Иногда после нескольких бокалов мир преображался, обретая какое-то подобие смысла, однако стоило чуть перебрать, и сердце наливалось жалостью к себе, а вместе с трезвостью приходило опустошение. Внутренняя пустота перекликалась с пустотой наружной: Уильям понял, что за красочным броским фасадом островной экзотики, за незатейливым укладом местной жизни таится огромный вакуум. Вакуум этот наводил страх, словно притягивая взор мстительного божества. Неудивительно, что полинезийцы постепенно вырождаются и что за смехом, песнями и заигрываниями скрыта глубокая печаль. Пустота не дремлет, и они это чувствуют. Все кругом, что белые, что смуглые, делают вид, будто ничего такого нет, стараются замечать только убранный цветами расписной занавес, но если присмотреться повнимательнее, станет ясно: они все знают. Иногда какой-нибудь островитянин застывал, глядя в пустоту огромными тревожными глазами, словно во тьму Судного дня. Может быть, именно поэтому, стоит задержаться тут на год-другой, и уже не уедешь. Тебя засосет. Ты будешь делать вид, что всему виной девушки с атласной кожей да венки из жасмина и тиаре, а на самом деле тебя не отпускает именно она, зловещая пустота. Как знать, вдруг древние империи, которых, по легенде, много ушло под воду в этих широтах, прокляли сам здешний воздух, и он до сих пор дрожит от пережитого ужаса. Уильяму случалось — и нередко — ненавидеть все вокруг.