Джулия Грин - Неукротимое сердце
С тех пор эта ужасная сцена крепко засела в голове у Кейт. Она снова взяла ром у Ол'Пендина. Ей было так плохо от страха, что она ничего не слышала из сбивчивых рассказов старика. Ей хотелось поговорить о своих опасениях и заглушить их, поделившись ими с кем-нибудь. Она прикинула, кто бы мог выслушать ее и хоть ненадолго избавить от мучительных переживаний, проявив свой испуг. Никто не приходил на ум. Ол'Пендин уже знал о ее страхах и не особенно реагировал на то, что Кейт говорила ему. Единственная, на кого могли произвести впечатление ее рассказы, была Энни — девушка, иногда приносившая в гостиницу спиртное. Но доверяться людям, которые работали на тебя, было неблагоразумно. Она подумала о Сине, но он мужчина. Он только поцелует и посмеется над ее страхами.
— Я рад, что этот поход закончен, — сказал Ол'Пендин. — Если бы мы заметили этот корабль по курсу часом раньше, до наступления темноты, нас бы уже не было здесь. — Ол'Пендин сделал паузу. — Я подумывал бросить это дело после еще нескольких походов. Раньше все было по-другому. Тогда у тебя были большие возможности, а сейчас в море полно военных кораблей. Они быстроходнее и имеют много пушек на борту, которые сразу пускают в ход. Да и люди не те. Сейчас ты вынуждена набирать команду из всякой тюремной швали от Англии до Африки. — Ол'Пендин сплюнул.
— Какая разница? — мрачно заметила Кейт.
— Ну, может быть, никакой, — сказал Ол'Пендин. Он медленно встал и потянулся. — Я полагаю, мне следует осесть на берегу, и я готов к этому.
Кейт кивнула, не взглянув на него.
Когда Ол'Пендин ушел, Кейт поднялась и прошлась по палубе туда-сюда дюжину или более раз. Теперь дул западный ветер с пролива Св. Георга, да так, что все деревья на побережье согнулись. К утру должен быть шторм. Ветер ломал ветви от стволов и швырял их в море. Волны начали нарастать, поднимаясь с обманчивой, тяжелой медлительностью, как будто морс было густым ямайским сиропом. Бриг мчался с оголенными мачтами, за исключением кливера и шпринтового паруса, которые гнали его на восток, так что только узкая корма принимала на себя нарастающие удары волн. Корабль скользил по маслянистым серым длинным волнам, задирая кверху бушприт и зависая в таком положении на несколько минут, прежде чем по капризу ветра и воды снова опуститься вниз.
Находясь на палубе «Золотой Леди», Кейт вспомнила, как девочкой стояла в дверях гостиницы со своей матерью — милым созданием во всем розовом, белом и золотистом, с мелодичным уэксфордским акцентом. Из горла Кейт вырвался звук — еле слышный, чувственный, яростный, перерастающий в рев животного, низкий и грубый, доходящий до стона, похожего на рыдание, когда она вспомнила лицо матери и то, как таможенники двигались на лошадях сквозь толпу, которая начинала беспокойно суетиться при их приближении. Кейт безучастно наблюдала эту сцену, пока с губ ее матери не сорвался резкий низкий звук. Она услышала ее прерывающееся дыхание. Затем мать бросилась в толпу, стремительно, как девчонка, и, пока Кейт стояла у дверей, застыв, словно изваяние, она вытянула руки и ухватилась за уздечку лошади капитана Маскелайна.
— Ты убил его! — пронзительно закричала она. — Ты убил его!
Кейт увидела, как в руке мужчины в небо взметнулся хлыст и, со змеиным свистом и шипением полоснув по лицу матери, рассек ей щеку до кости.
Кейт вспомнила, как она сидела на дороге, держа в руках голову матери, и яркая кровь сочилась между ее пальцев. Потом Кейт тоже бросилась с криком, вытянув руки, чтобы схватить этого человека. Она живо представила выражение его лица, смуглого, как у испанца, с дерзко выступающим носом и подбородком, украшенным клинышком светлой бороды. Затем один из охранников, сопровождавший офицера, выставил свое ружье так, что ствол уперся в рыжую голову Кейт. Когда она лежала там на дороге, рядом со своей матерью, и гостиница кружилась у нее перед глазами, до нее донесся хриплый смех таможенников…
Видение, которое потом мелькнуло в ее затуманенном сознании, было чем-то таким, чего она раньше никогда не видела в действительности, но, как ни странно, оно представлялось гораздо отчетливее, чем все остальное. Кейт застонала от ужаса, прижав пальцы к своим голубым глазам, и стала тереть их, пытаясь избавиться от картин, которые настойчиво являлись ей с неумолимой ясностью.
Кейт чудилась в подземелье под дартмурской тюрьмой мускулистая фигура палача, блестящая от пота и красная от света печи, в которой нагревали железо. Она видела лицо человека, прикрытое кожаной шляпой, надвинутой на бритую, круглую голову так, что край спускался до линии рта и образовывал маску, в прорезях которой бегали маленькие бусинки глаз. Перед ним была различима знакомая фигура матери, одетая в белое, ее вытянутые руки и ноги были привязаны к колесу, которое скрипело, когда палач натягивал веревки. Таким способом руки растягивались в плечах, локтях и запястьях, а ноги — в бедрах, коленях и лодыжках, пока в конце концов не отделялись кости. Затем по груди женщины били небольшими тонкими железными прутьями, не очень сильно, но достаточно, чтобы переломать все ребра и превратить тело в резиновый мешок, лишенный поддержки скелета. А рядом с блестящим от пота главным палачом выделялась фигура, одетая в форму таможенника, который тихим голосом задавал вопросы:
— Как зовут сообщников вашего мужа? Где они? Где? Где? Где?
Кейт видела красивую голову матери, повисшую на тонкой шее, когда она простонала:
— Не знаю! В самом деле не знаю! Клянусь мадонной! Клянусь младенцем Иисусом, не знаю!
Кейт видела также, как мать потеряла сознание. Ее прекратили пытать и привели в чувство. Затем начали снова, задавая вопросы, настойчиво требуя признания, и так в течение долгих часов, пока нагревалось железо, которым они прижигали ее белую кожу. Пускали также в ход кнут, тиски для больших пальцев и колодки.
Кейт стояла на палубе, покачиваясь в такт килевой и бортовой качке брига, и из ее горла вырвались хриплые слова:
— Мой Бог, как долго все это будет продолжаться? Сколько еще мучиться хрупкой, нежной женщине, прежде чем умереть?
Звук ее охрипшего голоса странно смешался с тихим плеском волн о корабль и с шумом в ее голове.
Кейт оставалась на палубе со своими мыслями до самого рассвета. Бросив взгляд в сторону штурвала, она заметила огонек трубки Сина, мигающий словно красная звезда. Двигались только его руки на штурвале, а все остальное тело было неподвижным, ноги твердо упирались в палубу, взгляд — устремлен вперед. Такой пустяк необычайно подействовал на нее, заставив почувствовать, как много она значила не только на корабле, но и во всех тех делах, которые вырисовывались впереди в наступающем дне.
