Патрик О'Брайан - Гавань измены
А когда так близко аравийский берег, он обязан из кожи вон лезть, но держаться середины залива, а точнее её наветренной части, столь точно, насколько мог позволить, если, конечно, он не предпочел бы сделать поворот через фордевинд и уползти обратно под сомнительную защиту Суэцкой гавани, отказавшись от экспедиции, поскольку как только французские инженеры достигнут Мубары, они, несомненно, так укрепят крепость, что никогда в жизни вооруженный девятифунтовками шлюп Ост-Индской компании и горстка турок не смогут ничего поделать. Значит, нужно добраться туда первым или не пытаться вообще.
Курс на зюйд — рискованное дельце, но сейчас риск уменьшился, поскольку поднялась высокая волна, четко указывая на рифы, а кроме того, Джеку отлично ассистировал лоцман из Мохи: он оседлал фока-рей и сообщал свои наблюдения Дэвису, обладавшему самым зычным голосом, а тот стоял на форкастле, наполовину погрузившись в воду, и ревел их в сторону кормы, а все «сюрпризовцы» прекрасно понимали команды с полуслова и демонстрировали великолепную морскую выучку. Тем не менее, бывали моменты, когда казалось, что они погибли.
В первый раз — когда корабль налетел на огромный полузатопленный пальмовый ствол. Форштевень врезался в него прямо по центру с такой силой, что корабль почти остановился на полном ходу: три бакштага разлетелись, но мачты держались крепко, и ствол прошёл под килем, в нескольких дюймах от руля. Второй раз наступил во время особенно затяжного и ослепляющего песчаного вихря. Корабль содрогнулся, снизу раздался резкий скрип, заглушивший шум ветра, и при повороте, когда обнажился левый борт, Джек заметил отблеск длинной оторванной полосы меди.
Ближе к полудню стало спокойнее. Они всё ещё неслись сломя голову под зарифлёнными марселями и нижними парусами, но еле различимый египетский берег по правому борту теперь был не просто пустыней, а покрыт невысокими каменистыми холмами, с них прилетало гораздо меньше песка, и видимость улучшилась.
Жизнь на палубе более-менее пришла в норму: полуденные наблюдения проводить пока не получалось, и во время обеда все еще не разводили огонь на камбузе, однако возобновился рутинный звон склянок, смена рулевых у штурвала и бросание лага для определения скорости, и Джек с большим удовольствием отметил, что последний бросок показал скорость в двенадцать узлов и две сажени, что, учитывая грузноватый корпус, было почти предельной скоростью, которую «Ниоба» могла развить без риска серьезных повреждений, хотя Джек мог бы добавить еще сажень или две со штормовым крюйс-стеньги-стакселем.
Джек размышлял об этом, когда заметил Киллика, стоящего у его локтя с сэндвичем и бутылкой разбавленного вина с трубкой в пробке.
— Благодарю, Киллик, — сказал он, внезапно почувствовав голод, несмотря на жару и песок в глотке, и жажду, несмотря на постоянные брызги, а иногда и зеленую воду, нагретую и плотную, перехлестывающую через борт.
Капитан ел и пил, вполуха слушая крики Киллика, похожие на плаксивые жалобы: «...никогда не избавиться от этого чертова песка... попал во все мундиры... во все сундуки и шкафчики... в каждую чертову трещину... даже в уши», а сделав последний глоток вина, Джек произнес:
— Мистер Моуэт, нужно отпустить лоцмана и Дэвиса: они хрипят, как вороны. Пусть команду соберут к обеду по вахтам. Дайте всем мягкого хлеба и что только сможет найти судовой казначей, и всем должен достаться грог, даже проштрафившимся. Я пойду вниз, посмотрю, как там поживают турки.
Турки устроились на удивление хорошо. С ними находились Стивен и Мартин, они тоже сидели на полу со скрещенными по-восточному ногами, облокотившись о стену каюты и обложившись всем, что могло смягчать удары.
Все сидели очень спокойно, прямо как выводок домашних кошек вокруг камина, ни на что особенно не смотрели и почти не говорили. Джеку мягко улыбнулись и приглашающе махнули рукой. Поначалу ему показалось, что все мертвецки пьяны, но потом он вспомнил, что турки и арабы — мусульмане, Стивена Джек никогда не видел пьяным, а Мартин редко когда выпивал больше одного бокала.
— Мы жуем кат, — пояснил Стивен, поднимая зеленую ветку, — говорят, что он обладает успокаивающим эффектом, очень похоже на перуанские листья коки. — Позади него началась тихая беседа, и Стивен продолжил, — бимбаши надеется, что ты не слишком устал и доволен нашим продвижением.
— Прошу, скажи ему, что я в жизни не чувствовал себя лучше, и мы отлично продвинулись. Если этот ветер продержится до послезавтра, мы наверстаем упущенное и получим неплохой шанс оказаться к югу от Мубары вовремя, чтобы перехватить галеру.
— Бимбаши говорит, если суждено нам перехватить галеру и стать баснословно богатыми, то станем, а если не суждено – то нет. Судьбу не изменишь, поэтому он настоятельно просит не утруждаться и не подвергать себя ненужным страданиям: всё предначертано.
— Если ты сможешь придумать, как вежливо поинтересоваться, почему, в таком случае, он так быстро привел своих людей на борт, в спешке спотыкающихся друг о друга, будь добр, сделай это. А если нет, то просто скажи ему — известно также, что небеса помогают тем, кто сам себе помогает, и попроси его это запомнить. И еще добавь, что эта возвышенная философия может быть полезна в общении с неискушенным собеседником, но не когда бимбаши разговаривает с командиром корабля.
Когда Стивен перевел эти слова на французский, а Хасан — на арабский язык, бимбаши сказал с безмятежной улыбкой, что вполне доволен простым жалованьем солдата и скорей презирает материальные ценности, чем превозносит.
— Ну, друг мой, — сказал Джек, — надеюсь, что ветер продержится пару дней ради того, чтобы у вас появился шанс показать свое презрение на практике.
Ветер продержался до полудня: сначала поднялся сильный, а затем успокоился, и, несмотря на то, что на закате порывы ослабли, капитан поужинал цыпленком с песком, запив его тем же песком и слабым грогом, в полной уверенности: «египтянин» продержится всю ночь.
Макэлуи, Гилл и серанг придерживались того же мнения, и хотя они ещё не могли сделать какие-либо наблюдения сквозь облака пыли, счисления по лагу показали, что «Ниоба» находилась немного южнее Рас-Минаха и дальше предстояло плыть по глубокому расширяющемуся каналу.
Капитан оставался на палубе до самой ночной вахты — самой жаркой ночной вахты из всех, что он пережил — вслушивался в рев ветра и отчетливый глубокий звук хода корабля, наблюдал за необычным мерцанием света в изгибах волны, вздымающейся у носа, опускающейся к миделю и снова поднимающейся. Потом волна ломалась за кормой, в пылающем кильватерном следе, который простирался далеко во тьму, и хотя еще много песка летело вдоль палубы, мелкая, похожая на туман пыль исчезла.
