Патрик О'Брайан - Гавань измены
«Поскольку состояние бедняги переводчика не позволяло его даже переносить, то Стивен любезно согласился сопровождать меня, чтобы оказать посильную помощь, раз уж он говорит по-гречески, на лингва-франка и немного на той разновидности арабского, на какой говорят в Марокко.
Этого хватало, чтобы сносно передавать застольные замечания вроде «Знатный суп, сэр» или «Позвольте мне подложить вам еще этих бараньих глаз», но ближе к концу трапезы, когда удалились все, за исключением двух старших офицеров и того милого арабского джентльмена, которого мы должны посадить на трон Мубары, я всеми доступными средствами постарался донести до бимбаши (что-то вроде нашего майора) исключительную важность послания, наш жаргон оказался никуда не годным.
Стало ясно, что ни турок, ни египтянин не имеют ни малейшего представления о галере, которой предстояло отплыть из Кассавы этим самым днём или на следующий день, увозя французов и их сокровища на север (и это странно, к слову, ведь до того, как свалиться, Хайрабедян рассказал мне, что арабский торговец из Суэца подтвердил загрузку галеры в Кассаве большим количеством ящиков, небольших, но тщательно охранявшихся и весивших тяжелее свинца), поэтому мы должны были во что бы то ни стало донести до него положение дел.
Но каждая наша попытка вызывала у обоих офицеров хохот, напоминавший рёв. Как тебе известно, турок нелегко рассмешить, а эти, несмотря на свою молодость и подвижность, до сих пор были мрачны, как судьи.
Но услышав слово «торопиться», они не смогли сдержаться, разразившись каким-то уханьем, покатывались с боку на бок и хлопали себя по бедрам; а когда вновь обрели дар речи, вытерли выступившие слезы и сказали: «Завтра или на следующей неделе». Даже Хасан, полный достоинства араб, в конце концов, присоединился к ним, заржав как лошадь.
Затем внесли кальян, и мы закурили: турки с периодическими смешками себе под нос, араб — с улыбкой, а мы со Стивеном — полностью выбитые из колеи. В итоге Стивен предпринял ещё одну попытку, выворачивая фразу так и сяк и дуя, чтобы изобразить необходимость воспользоваться попутным ветром, что всё зависит от ветра. Но и это не дало результата.
При первых же звуках этого злосчастного слова турки взорвались от хохота, а один из них так сильно дунул в кальян, что вода рванулась вверх и залила табак. «Ah, zut alors [29]», — произнёс Стивен. Тут араб поворачивается к нему и спрашивает: «Вы говорите по-французски, мсье?» И сразу же оба затрещали наперегонки: оказывается, Хасан, как и его кузен, нынешний шейх, в молодости попал в плен к французам.
Я навидался, как быстро может меняться выражение лица, но ещё не встречал, чтобы это происходило так моментально и радикально, как смена гримасы бимбаши с лучащейся весельем на полностью собранную и предельно серьёзную, когда араб перевёл историю о французском сокровище. Сначала он не мог поверить в сумму, хотя Стивен весьма предусмотрительно выдал ему самые скромные предположения из расчёта двух с половиной тысяч кошельков, потом повернулся ко мне.
«Да», — подтвердил я, написав сумму на полу куском полурастаявшего рахат-лукума (цифры-то у нас одинаковые, ты же знаешь), «и, возможно, столько», — начертив пять тысяч.
«Да неужели?» — заявляет он и хлопает в ладоши — и через минуту все вокруг заняты, как пчёлы в перевернутом улье, люди носятся во все стороны, сержанты рявкают, бьют барабаны и звучат трубы. К восходу все уже были на борту, все до последнего, и наши лица овевал ветер.
За ночь ветер сменил направление на противоположное и таким и остался, дуя весьма сильно; взглянув на карту, ты можешь увидеть — чтобы пересечь узкий и длинный Суэцкий залив курсом зюйд-зюйд-ост нам совершенно необходим попутный ветер.
Время от времени бимбаши рвёт на себе волосы и порет своих людей; время от времени влажность, жара и отчаяние приводят меня к мысли, что мое несчастное тело устало от тягот этого огромного мира; и время от времени экипаж (который прекрасно сознаёт, к чему всё идет, а в душе каждый из них — пират) обращается ко мне через мичманов или офицеров, или Киллика, или Бондена с уверениями, что они почли бы за счастье, если я сочту нужным, почли бы за счастье верповать эту посудину до тех пор, пока не падут замертво от солнечного удара и апоплексии.
Пока дует такой ветер, я не могу намеренно так поступить в этой мелкой, ничем не защищенной бухте с извилистыми проливами, острыми коралловыми рифами и дном, за которое с трудом уцепится якорь, но мог бы попытаться, если ветер спадёт; хотя, видит Бог, сейчас невозможно добраться от юта до бака, чтобы не изойти потом, не то что приняться за такое утомительное дело, как вытягивать судно. Даже ласкары с трудом выносят такую погоду.
Мы уже сделали все, что можно в плане приготовлений — установили на палубе пушки и тому подобное, а в остальном — сидим, до скрежета стиснув зубы. Моуэт и Роуэн постоянно на ножах, я с горечью это признаю, и, боюсь, на одном дереве нет места двум соловьям.
Довольны только Стивен и мистер Мартин. Они часами пропадают в своём водолазном колоколе, пуская пузыри и посылая наверх червей, ярких разноцветных рыбок и куски кораллов, они даже едят в колоколе. Или же целыми днями пропадают на рифах, разглядывая всяких тварей на мелководье и птиц — говорили мне, что скоп видали без счета.
Стивену любая жара всегда была нипочем, но как ее переносит мистер Мартин, даже с учетом зеленого зонтика — затрудняюсь сказать. Он стал тощим, как журавль, если можешь представить себе журавля с постоянной улыбкой до ушей. Прости меня, Софи, майор Хупер уже рвется в дорогу. С искренней любовью к тебе и детям, твой любящий муж,
Д. Обри».
Когда же Джек увидел, что майор отбыл, то вернулся, задыхаясь, в свою каюту, в которой с трудом просачивавшийся сквозь ставни воздух не давал никакой прохлады. Вдалеке, на фоне колышущихся пальм западного берега, он увидел Стивена и Мартина, несущих приличных размеров черепаху. К борту пришвартовалась лодка — еще один араб к мистеру Хайрабедяну.
Через люк в потолке он услышал, как Моуэт процитировал:
— Люблю зимой бродить в пустующем лесу, где ветер дует холодно и рьяно...
И по каким-то причинам эти строки вызвали в его памяти луну, которую он видел прошлым вечером — уже не тот полупрозрачный серпик, повисший в небе, а огромный толстый кусок дыни, освещающий путь галере, уже неплохо продвинувшейся на своём пути в Мубару.
