Николай Панов - Морские повести
«Где я его видел? — подумал Калугин. — Да, он стоял внизу, в котельном отделении, у щита контрольных приборов. Котельный машинист Зайцев. Недавно вернулся с сухопутья на корабль».
— Так вот, матросы, в ту ночь вышли мы на двух ботах из Полярного, — приятным, немного певучим голосом начал Зайцев. — Прорабатываем в походе задачу: нужно высадиться у маяка Пикшуев, вывезти зарытые снаряды и пушки. Их наши красноармейцы схоронили, когда отходили, в первые дни войны. А на Пикшуеве — немцы. Понятно?
— Ладно, все понятно. Разворачивайся дальше, — лениво сказал присевший рядом на корточках матрос.
— Шел с нами Людов, капитан. Щупленький такой, в очках, а котелок у него, оказывается, работает неплохо. На море штормит. День переночевали в порту, а к ночи опять вышли. Высаживаемся со шлюпок, чуть нас о камни не побило. Ну, сразу же заняли оборону, в первую очередь уничтожаем связь. Москаленко наш залез на столб, снял провода. Уже внизу мы их на камнях кинжалом перерубили. Ладно. Где же снаряды? Кругом темень, снегопад. Вдруг — стоп. Запеленговали катер, вытащенный на берег, весь снегом засыпанный. В нем, под брезентом, два пушечных ствола, снаряды, запчасти.
— Стало быть, фрицы уже отыскали, приготовились вывозить, — сказал один из слушателей.
— Точно. Перегрузили мы все на бота. В это время неподалеку и лафеты нашли. Как их взять на борт? Тяжелые, нескладные, на шлюпке не переправишь. Тогда капитан Людов, этот природный пехотинец, придумал, к стыду всех моряков: зачалить концами за лафет и отбуксировать на глубину, а там талями выбрать на борт. Так и сделали. Быстро проавралили. Еще не рассвело, как отошли от берега.
— Вот тебе и пехота! — сказал сидевший на корточках.
— А ты что думал? По-боцмански развернулись.
— Смирно! — скомандовал, вскакивая, Зайцев.
Мимо широким, торопливым шагом шел старший помощник командира, широкоплечий, низкорослый Бубекин. Краснофлотец, сидевший на корточках, и другой, прильнувший сбоку к теплому стеклу люка, вскочив, пятились к платформе торпедного аппарата.
— Ну, что за митинг? — спросил старпом, глядя из-под густых, сросшихся на переносице бровей, — Вы почему здесь, Зайцев?
— Скоро на вахту заступать в котельной, — отрапортовал Зайцев сразу ставшим отчетливым по-военному голосом. — А «готовность один» недавно сняли. Вот и задержался на палубе, чем в кубрике киснуть.
— Так! — сказал старпом. Несколько секунд смотрел на Зайцева, потом перевел глаза на второго: — А вы, котельный машинист Никитин? Что вам здесь — парк культуры и отдыха?
— Мне, товарищ старший лейтенант, тоже скоро на вахту заступать, — сказал чернобровый матрос. Он стоял в положении «смирно» и вместе с тем сохранял какую-то изящную непринужденность позы. — Вот вышел проветриться перед котельной.
— Отдыхать перед вахтой нужно, а не проветриваться, — буркнул Бубекин. — Тоже придумал — киснуть в кубрике! — Выставив нижнюю челюсть, снова уперся взглядом в Зайцева. — Вы, Зайцев, известный травило, любого заговорите так, что ему чайка на голову сядет! — Он бросил косой взгляд на матросов у аппарата. — Ну, марш обратно в кубрик, прилягте до обеда!
— Есть прилечь до обеда, — отчеканил Никитин. Калугин заметил, что оба матроса смотрят на Бубекина открытым, добродушным взглядом. — Разрешите итти, товарищ старший лейтенант?
Как будто лишь в этот момент Бубекин увидел Калугина, отошедшего к торпедному аппарату.
— Если товарищ капитан не возражает…
— Не возражаю, — с улыбкой сказал Калугин.
— Не итти, а бежать! — рявкнул старпом. Он смотрел вслед обоим котельным машинистам, бегущим, гремя каблуками, к люку в кубрик. Потом вновь, с подчеркнутой предупредительностью, обернулся к Калугину: — Извиняюсь за вторжение, товарищ корреспондент. Ничего не поделаешь, служба!
С изысканной вежливостью притронувшись к козырьку фуражки (так же как командир, он носил в походе не шапку, а фуражку), он повернулся, вобрал голову в воротник и, не держась за штормовой леер, зашагал по шкафуту.
— Боцман! — слышался издали его голос, заглушающий свист вентиляторов и гуденье машин. — Что у нас здесь: землянка или военный корабль? Почему не счищен снег с ростр?
Калугин прошел к кормовой надстройке. Опершись на нее плечом, глядел, как за низким срезом кормы крутится, расходясь в стороны, снежнобелая, пушистая, бурно бушующая кильватерная струя корабля. Далеко сзади медленно вздымался и опускался на волнах узкий высокий силуэт «Смелого».
— Разрешите пройти, товарищ капитан?
Сзади, с двумя дымящимися ведрами в руках, ждал разрешенья пройти краснофлотец в холщевой спецовке.
— Проходите, — сказал Калугин поспешно.
Краснофлотец, покачивая ведрами, окутанными паром, пробалансировал к самому концу юта, где, перехваченные железными полосами и цепями, лежали двумя шеренгами черные, обледенело поблескивающие цилиндры глубинных бомб.
Облака пара окутали краснофлотца. Он вылил одно ведро на крепление бомб, затем второе, стал тщательно протирать ветошью отогретый металл.
Он склонялся над самой кормой, вместе с ней взлетал и опускался над сплошным полем бушующей пены. Потом медленно распрямился, вытирая лицо. Ветер раздувал штанины холщевых брюк, под расстегнутым воротом синели полосы тельняшки. Он зябко съежился, подхватил ведра, скользя по гладкой палубе, как по катку, побежал к надстройке.
И долго потом в памяти Калугина жил этот «хозяин глубинных бомб», под ледяным ветром отогревающий стеллажи, — жил как символ повседневного героического труда военных моряков непобедимого сталинского флота.
Но сейчас другая мысль занимала его. Он думал о помощнике командира. Видимо, не зря старший лейтенант Бубекин вспомнил сейчас о землянке!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первая встреча Калугина со старшим лейтенантом Бубекиным была красноречиво-короткой. Перед походом, выйдя из каюты заместителя по политической части, он пошел представляться помощнику командира корабля.
— Фаддей Фомич Бубекин — старший офицер, хозяин кают-компании, — сказал ему Снегирев. — Он прикажет поставить вас на довольствие, отведет вам место за столом.
Низенький широкоплечий человек сидел в своей каюте спиной к двери и что-то записывал в большой журнал.
Он был в расстегнутом кителе, его коротко остриженный затылок близко пригнулся к широкому развороту журнала. Когда он обернулся, Калугин увидел глубоко сидящие под густыми бровями колючие, краснеющие кровяными прожилками глаза. Под кителем, из-под тельняшки, виднелась волосатая грудь Бубекина.
