Николай Панов - Морские повести
Он вглядывался в смотрящих вдаль комендоров. Из таких вот стойких, прямодушных парней рождаются герои, о которых говорит вся страна. Нужно рассказать о них правдиво и ярко, не упустить ни одной интонации, ни одного характерного выражения этих леденеющих под арктическим ветром моряков. Нужно постараться перелить в достойные слова эту неуемную ярость, этот огромный внутренний накал молодежи сталинского поколения, заставляющий наших людей отказываться от отдыха, только бы быстрей разгромить врага…
Он писал, пока не онемели пальцы. Хотелось закрепить на бумаге все, что видел и слышал кругом. Вдруг ветер рванул листки, ударил по лицу. Корабль изменил курс, подветренная сторона стала наветренной. Калугин перешел к другому борту, непослушными пальцами закрывая блокнот.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан!
Старостин стоял рядом с ним, глядя в упор обычным своим ясным, немигающим взором.
— Слушаю вас, товарищ Старостин!
— Я, когда свободны будете, в каюту бы к вам зашел. Хоть утречком завтра. Есть один разговор, о жизни.
— Обязательно приходите, — сказал горячо Калугин.
Он уже собрался уходить. Может быть, его присутствие все же отвлекает комендоров от вахты? Но приостановился, дружески улыбнулся старшине.
— Кстати, и у меня к вам есть разговор. Оказывается, начало войны вы встретили на «Могучем»?
— Точно, — сказал Старостин. Тень пробежала по его лицу.
— Хочу попросить вас рассказать о его гибели, о ваших переживаниях.
— Не было никаких переживаний, — хмуро произнес старшина. — Попал я в воду — стало быть, надо плыть. В этом море долго не поныряешь, — сразу немеет сердце. Ну и стал выгребать к берегу самым полным.
— И помогли спастись лейтенанту Лужкову.
— А как не помочь? Моряк моряка в беде не оставляет.
Он сказал это так просто и непосредственно, что, видимо, даже представить себе не мог другой постановки вопроса, считал это само собой разумеющимся делом.
— Так обязательно жду вас, старшина! — повторил Калугин, надвигая ушанку на брови.
Пора было уходить. Даже здесь, под укрытием щита, его начинал пробирать морозный и влажный в то же время воздух. Вот так они несут верхнюю вахту: при любой погоде, четыре часа подряд!
Все тепло, набранное в кают-компании, стремительно покидало его. Начинала тяжелеть голова. Подымался и опускался, подымался и опускался нос корабля — огромные стальные качели.
Калугин сошел с полубака. Закругленные по краям, густо покрытые золотистой смазкой лежали принайтовленные к переборке, прикрытые брезентом запасные торпеды. На шкафуте качало меньше, но отчетливее был свист вентиляторов, рокот механизмов.
Он решил еще раз пройти весь корабль от носа до кормы. От полубака до юта, как говорят здесь.
В первое время это путешествие вызывало неизменное опасение, легкий внутренний протест.
В центре корабля, на шкафуте, узкой стальной дорожкой бегущем мимо надстроек, борт не огорожен поручнями.
Даже тонкий проволочный трос, при стоянке в порту или на рейде натянутый вдоль борта на невысоких стойках, в дни похода снят, или срублен, как говорят здесь; ничто не отделяет гладкую палубу от несущихся мимо волн.
Первое время Калугин очень осторожно проходил здесь. Но теперь уже привык. Придерживаясь за штормовой леер — крученую проволоку, натянутую высоко над головой параллельно борту, — легко пробежал от полубака к торпедным аппаратам.
Он шел в шелесте волн и шипении пара мимо темнозеленых труб торпедных аппаратов, мимо надстроек, с плоских крыш которых смотрели вверх длинные черноствольные зенитки и пулеметы. В одной из надстроек был пост энергетики, через полураскрытую металлическую дверь виднелись светящиеся разноцветными лампочками распределительные щиты. Около двери, в рабочем кителе, испачканном маслом, в ушанке, немного сдвинутой на затылок, стоял пожилой человек с усиками. Усики черным полумесяцем лежали над гладко выбритым, морщинистым подбородком.
— Здравствуйте, мичман! — сказал Калугин.
С мичманом Куликовым он спускался перед началом похода в котельное отделение по узкой квадратной шахте, уводившей в недра корабля, ниже уровня моря.
Калугин знакомился с людьми пятой боевой части.
От этого знакомства сохранился в памяти ровный, оглушающий грохот, ветер вентиляции в котельном отделении, в турбинном — сухая жара, сразу, как кипяток, пропитывающая одежду насквозь.
Там, внизу: ажурные стальные площадки, соединенные друг с другом высокими стремянками; желтое гудящее пламя в глазках топок; в отблеске этого пламени, в белом свете ярких потолочных ламп — потные, темные лица, обнаженные, играющие мускулами руки котельных машинистов, пропитанные потом спецовки турбинистов, движущихся в соседних отсеках, у округлых кожухов пышущих жаром турбин…
— Снова к нам в котельную, товарищ капитан?
— Обязательно зайду, товарищ мичман! — с жаром сказал Калугин.
Ему совсем не хотелось снова спускаться туда, в этот раскаленный, грохочущий мир. Слов там почти не было слышно, приходилось не говорить, а кричать в самые уши.
Командир пятой боевой части — смуглый, веселый гигант Тоидзе — сразу понял его ощущения, предложил присылать людей для бесед в каюту Снегирева. Но Калугин отказался. Решил встречаться с моряками запросто, на их боевых постах.
Около световых люков сидели матросы. Они прильнули к толстым горячим стеклам на подветренной стороне. Вскочили на ноги, когда подошел Калугин, приветливо отдали честь.
— Может, присядете с нами, товарищ капитан? Погрейтесь. Вот тут Зайцев речь ведет насчет морской пехоты, — сказал один из матросов. — Сам разведчиком был. А рассказывает — как пишет.
— Так же коряво, — подхватил другой, смуглый и чернобровый, с твердо очерченным ртом. Его веки были обведены полосками въевшейся копоти, отчетливо блестели белки живых глаз с синеватым отливом.
Калугин присел возле люка.
— Ладно, посмотрим, какую ты речь поведешь, — ответил чернобровому Зайцев.
У него было очень круглое, обветренное лицо с небольшим, облупленным, задорно вздернутым носом. Его пухлые губы были приоткрыты, обнажая ряд мелких, ровных зубов. Все это придавало лицу какое-то уютное, домашнее выражение.
Он деликатно присел рядом с Калугиным. Его полушубок был полурасстегнут, виднелся бело-голубой край поношенной, но очень чистой тельняшки.
«Где я его видел? — подумал Калугин. — Да, он стоял внизу, в котельном отделении, у щита контрольных приборов. Котельный машинист Зайцев. Недавно вернулся с сухопутья на корабль».
