Морской почерк - Коллектив авторов
В начале лета к кораблю подошли два буксира и отвели его от причала. На мостике ручку телеграфа поставили на “самый малый вперёд”, корабль вздрогнул двигателем, тяжело вздохнул и вода за кормой забурлила от первых оборотов винта – вперёд, на ходовые испытания!
Через сутки Корабль вернулся с испытаний, но не к Матери-судоверфи, а в порт на первую в своей жизни погрузку.
Где-то в середине погрузки на борт поднялся человек с крестом и большой книгой в руках. Он что-то прочитал и пошёл по всему кораблю – от самого верхнего мостика и до машинного отделения и трюмов, не пропуская ни одной каюты и ни одного рабочего помещения. При этом он щедро окроплял водой переборки, подволоки, палубы, механизмы и людей. С каждым взмахом его руки в Корабле просыпалось и крепло что-то новое и до сих пор ему неведомое. В Корабль вселилась Душа и он радостно взглянул на мир стёклами иллюминаторов. А на мостике и в машинном отделении появились иконы Николая-Чудотворца – защитника моряков.
Ещё немного и Корабль побежал по зеркальной глади моря в неведомые ему дали, неся в себе несколько тысяч тонн груза.
Свой первый шторм Корабль запомнил на всю жизнь. Ему, привыкшему к тому, что всё крутится вокруг него, вдруг пришлось узнать, что есть кто-то более могущественный, кому, собственно, глубоко наплевать на то, что Корабль только что родился. Океан испытывал Корабль на прочность. Испытывал трое бесконечных суток. Он поднимал Корабль высоко на волну, почти что к серому, покрытому грязными облаками небу, и швырял потом со всей силы вниз, словно желая, чтобы Корабль достиг в своём падении самого океанского дна. А Корабль, придя в себя от первой океанской атаки, мужал с каждой новой волной. Он бешено крутил винтом, перекладывал с борта на борт руль, пытаясь держаться носом на волну, порой заходился в жестоком слемминге, сбрасывая с себя потоки воды, гулявшей по палубе от бака до кормы. Вот уже полетели с бортов клочья краски, не выдержав ударов волн, а в трюме что-то загрохотало, но Корабль упрямо подминал и подминал под себя волны.
На четвёртые сутки из облаков выглянуло солнце и Океан потихоньку начал успокаиваться, с неохотой отпуская Корабль из своих объятий. Корабль и не подозревал, что шторма – это его будущая жизнь, если не вся, то в своём большинстве.
Первые два года Корабль ходил в далёкую Дудинку, пробиваясь сквозь, казалось, насквозь промёрзшее Карское море в составе ледовых караванов и теряя краску на бортах и сами бортовые кили в жестоких ледовых тисках. Палубы покрывались тостым слоем льда, ванты обрастали льдом так, что были толще самих себя в несколько раз. Экипаж часто выходил бороться с обледенением и Корабль кривился от боли, когда лом или кувалда ударялись об его палубы. Но даже когда ему было очень туго, он находил время для развлечений, иногда пугая своим хриплым не по возрасту гудком белых медведей.
В доке Корабль, конечно, не видел себя со стороны, но всё равно ему было очень стыдно за свой внешний вид. Два года плаваний во льдах состарили его на сто лет, металл между шпангоутами вдавился вовнутрь и борта его были похожи на стиральную доску, а одна из лопастей винта была иззубрена льдом.
Николай-Чудотворец два года хранил Корабль и его Экипаж в студёных широтах. Что же ждёт их после ремонта? Куда Капитан проложит курс?
Свежевыкрашеный, радостно улыбающийся обводами форштевня, Корабль повёз груз в Иран. По хорошей погоде проскочил Ла-Манш, немного покачался на зыби Бискайского залива, едва рассмотрел вдалеке маяк мыса Финистерре, влился вместе с другими Кораблями через горло Гибралтарского пролива в Средиземное море и бросил якорь на рейде Порт-Саида в ожидании очереди на проход Суэцким каналом.
Корабль разве что только во время сдаточной штурмовщины видел такое количество народа. Казалось, что весь Египет собрался на его палубе и в надстройках. Озверевший уже через пару часов стоянки Капитан орал только матом на всё, что двигалось в поле его зрения. Корабль его понимал – Капитан лишился нескольких десятков блоков сигарет, которые пришлось раздать при оформлении разрешения на проход каналом. Корабль уже от кого-то слышал, что капитаны в своём подавляющем большинстве ненавидят это место на земном шаре из-за непомерных поборов, творимых местными властями.
В конце концов, прибыл лоцман – такой же, как и все, вымогатель, и Корабль, выбрав якорь, вошёл в Суэцкий канал, оставляя по обеим бортам песок, песок, песок… Иногда на берегах попадались танки, подбитые во время войны и оставленные, как памятники самим себе. В Большом Горьком Озере Корабль опять бросил якорь, пропуская караван, идущий на север.
Жара, только жара и ничего, кроме жары. К поручням невозможно прикоснуться. Жаркий воздух нагревает корабельный металл и становится ещё жарче. Корабль задыхался от жары Красного моря, с грустью вспоминая те два года, которые он прожил на севере.
Баб-эль-Мандебский пролив вывел Корабль в Аденский залив. Капитан вёл Корабль как можно дальше от берегов, пытаясь выдерживать максимальную скорость. Воды залива кишат пиратами и столкнуться с ними, значит быть беде. Корабль не слышал о пиратах ничего, но общее волнение экипажа передалось и ему и Корабль изо всех сил старался вытолкнуть себя и экипаж из этих чёрных вод. А навстречу ему из Персидского залива шли корабли с нарисованными на бортах флагами государств, к которым они были приписаны. В заливе полыхала война и флаги были, как призрачная надежда защиты – мы не воюем с вами, мы везём вам то, без чего вы не можете обойтись, не топите нас!
На этот раз всё обошлось и Корабль сдал свой груз в порту Эль-Бушир, стоя у причала совсем рядом с почти построенной атомной станцией.
Вскоре Корабль испытал вкус крови, когда в один из его трюмов с почти семиметровой высоты рухнул человек. Корабль вдруг понял, что ничто не может быть вечным в этом лазурном мире и, может быть, и ему когда-то придётся встретиться со своим временем-палачом. А человек лежал на палубе трюма в нелепой позе и уже не был человеком, в доли секунды преодолев барьер с грустным названием “до и после”.
Пройдя Маллакским проливом, проголодавшийся Корабль бросил якорь на сингапурском рейде. Топливо было совсем на исходе и он переживал, что оно вот-вот закончится и он очень подведёт экипаж, хоть вины Корабля в этом совсем не было.
