Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов
Мальчик (почти юноша!) с девушкой, наэлектризованные грозой и охватившим их волнением, не могли говорить, а забившись под плохонький навес, во все глаза глядели на грозу и изредка друг на друга. Фелиция обнимала мальчика за плечи, и ему было удивительно хорошо.
– Сейчас должен ударить гром в последний раз, – сказала Фелицата.
– Откуда ты знаешь?
– А вот посмотри!
Действительно, гром прокатился в последний раз, страшно и грозно, из края в край – слева направо – Фелиция знала, что это может означать. А прямо над головой, из немыслимого зенита, лиловая молния распорола пополам настоящее на две половинки – прошедшее и грядущее, и врезалась в землю за рекой.
На следующий день Фелицате стало плохо. Воронов привез фельдшера из Семеновки. Тот стал колдовать возле девушки. Фелицата поинтересовалась, давно ли его мучает геморрой и камень в правой почке. Фельдшер со страхом поглядел на нее и тут же укатил в Семеновку. А на другой день Воронов увез Фелицату в Воронеж.
Федор поинтересовался у ее матери, где ему можно найти в Воронеже Фелицию, но та странно посмотрела на него и коротко спросила: «А зачем?» После этого вежливо, но непреклонно выпроводила кавалера вон и закрыла за ним двери в воротах на засов.
Осенью Федор оказался в Воронеже. Два дня безуспешно разыскивал Фелицату, но официально наводить справки почему-то не додумался. Может, и правильно поступил.
Прошло еще два года. Прошли и прошли, как не было. Не принесли того, что ожидалось, и унесли все то, что не ждалось.
Двадцать пятого июля Федору отметили шестнадцать лет. Он в тот день был грустен и выпил литра два браги. Всю ночь его рвало вместе с его душой, и было тошно от самого себя. Клавка, имевшая в отношении именинника серьезные намерения, была безжалостно изгнана из покоев летней кухни, в которой отмечалось торжество.
Наутро у Федора раскалывалась голова, и от отчаяния он расколол молотом громадный кусок антрацита, который валялся уже лет пять возле стены курятника. Черные блестящие осколки разлетелись во все стороны, и Феде немного полегчало, словно он расколол его в собственной душе.
Глава 15. Искры золотые в зеленой воде
В воскресенье даже Бог отдыхает от своих дел.
Такое воскресенье выпало у Дерейкиных на последнюю неделю августа. Василий с женой во вторник должен быть отбыть в часть в Таджикистан. Елену, как практикующего врача, обещали устроить в медсанчасть, правда, пока медсестрой. Машу решили опять оставить у деда с бабкой, а там видно будет. Федор накануне вернулся из очередного «круиза» и у него было несколько свободных дней. Он понимал, что сына направляют вовсе ни в какой Таджикистан, направляют его, скорее всего, в Афганистан, похоже, завязли мы там крепко, ну да Лиде лучше про то и не знать совсем.
Вся суббота прошла в хлопотах. Василий промышлял по питьевой части, мать – по пищевой, а отец занялся бреднем, подлатал его, закрепил поплавки и грузила. Маша, чувствуя скорое расставание, вцепилась матери в подол и не отпускала ее. Их обеих отправили гулять на свежий воздух. Лидия, конечно, расстаралась вовсю: напекла десятилитровую кастрюлю беляшей, заготовила мясо для шашлыка, два раза ходила на рынок, притащила овощей и два арбуза.
– Ма! – прогудел Василий. – Ну, чо ты, ей-богу! Перла столько! Сказала бы, я-то на что?
– А я на что, сынок? – Лида утерла пот и залюбовалась красавцем сыном. Она ему была по плечо.
Ближе к вечеру Федор с сыном сходили к реке проверить, в порядке ли лодка, а заодно и оттащили арбузы, чтобы полегче было завтра с утра. Вода была теплая, вечер тихий, уже без комаров. Когда вернулись домой, Федор подумал: «Странное дело, толком не перебросились и словом, а как будто говорили много и о важном. Будто наговорились на всю оставшуюся жизнь. Странно как бывает». А еще он вспомнил свой круиз, в котором познакомился с безумной проректоршей, аврал и тот чудный вечер с тремя старушками на борту его дома. Что же я не взял у Кати ее адрес? А зачем? Да затем, что, уходя туда, надо захватить с собой все адреса, на всякий случай.
В воскресенье с утра, когда солнце только-только касалось воды, а по плечам пробегала прохлада, загрузили лодчонку провиантом, с грехом пополам разместились в утлой посудине сами и тихонько подались на заветный мысок, в заветную гавань, где под корягами делится местом с вечным покоем столетний сом.
Поначалу шутили и болтали, о чем придется, а потом засмотрелись на реку и примолкли. Борта лодки скользили над самой водой, и все старались не делать резких движений. Маша уснула на коленях матери, и все смотрели то на воду, то на них. Вася размеренно без устали греб часа полтора. В душах их были покой и радость с легкой примесью горечи расставания и тревоги.
А вот и заветное место, которое благословил для отдыха сам Господь.
На берегу была истинная благодать. У воды чистый мелкий песочек, а чуть дальше полянка с мягкой травой. Пахло земляникой. Вся живность, несмотря на воскресенье, тут же взялась помогать гостям. Сорока на всякий случай огородила от недругов полянку колючей проволокой траектории своего полета. Ворона проверила глубинными каркающими бомбами все темные подходы. Пчелы (видно, где-то была пасека), как стрелы, вжикали то тут, то там. Даже у бестолковых бабочек от усталости тряслись крылышки. А высоко в небе завис коршун и зорко следил за всем. Чтобы не дай бог к ним подкралась какая беда!
Прежде чем отдыхать, надо поработать, даже в воскресенье, и люди тоже занялись делом. Лида с Леной кашеварили. Федор с Васей заботливо утопили в воде напитки, огородили, чтобы не уплыли, арбузы. Затем натаскали веток, наломали и нарубили их, размотали бредешок и пошли браконьерствовать. Маша вырыла в песочке ямку и таскала в нее из реки воду. Уже Ильин день давно прошел, а вода была еще очень теплой. Больше всего Маше нравилось, что пока она несла новую воду, старая вся уходила в песок. От этого ее труды обретали непонятный смысл.
Обедали с царским размахом. Начали, понятно, со стопочки, а потом пошли уха, беляши, шашлык, огурцы с помидорами, лучок, арбузы, один да другой. Наелись от пуза. Маша, демонстрируя всем свой животик, сказала:
– Вот сегодня я сытая!
– А я пьяная! – засмеялась бабка.
О предстоящей разлуке не говорили, так
