Саша Кругосветов - Киты и люди
Сладкий плен. Иначе и не назовёшь. Острова были прекрасны. Рыбы – сколько угодно. Плоды хлебного дерева. Кокосы. Фрукты. Кристально чистая вода. Прекрасные женщины. Любящий отец жены. Малыши. Чего ещё можно желать?
Но я хотел вернуться. Не знаю почему, но я хотел вернуться. Не мог представить себе, что до конца своих дней проживу среди дикарей. Часто ходил на каноэ по разным бухтам острова Пон-Пай. Видел там много загадочного, таинственного, захватывающего дух, такого, что никому в то время не было известно ни в Старом, ни в Новом Свете. То, с чем я столкнулся, ошеломило меня. Найденные таинственные развалины исполинских сооружений Нан-Матала потрясали воображение. Грозный и загадочный Нан-Матал! Я надеялся, что рано или поздно вернусь в наш мир и расскажу о своих открытиях.
Возвращение и разочарование
Так и произошло. Минуло семь лет. В один прекрасный день у входа в бухту рядом с нашей деревней появилась шхуна, управляемая, как я потом узнал, капитаном Найтом. Мы с Джорджем заметили ее. Я позвал Ахундела-а-Нетта и сказал ему, что неплохо было бы помочь кораблю войти в бухту и стать на якорь. Старался говорить подчёркнуто медленно и безразлично. Жена и тесть недоверчиво смотрели на меня.
– Чо! Чо! (Нет! Нет!) – задумчиво качал головой вождь.
Мы поднялись выше по склону горы, чтобы лучше разглядеть корабль. Я шел, нарочито не торопясь, пытаясь скрыть радость и нетерпение.
– Дайте мне большое каноэ и гребцов, чтобы отвезти продукты на корабль, – попросил я большого Ахундела, и тот нехотя согласился.
Лэоуни и наши малыши с тревогой наблюдали за выражением моего лица, пока вождь с пристрастием допрашивал меня:
– Ты любишь свою жену?
– Ты любишь детей?
– Ты любишь их очень-очень?
– Ты, конечно, вернёшься?
– Да, да, да, да! – отвечал я, подтверждая своё твёрдое намерение возвратиться.
Сердце моё и сейчас ещё начинает учащенно биться, когда я вспоминаю, с каким самообладанием держалась Лэоуни, прощаясь со мной. Меня раздирали противоречивые чувства. Трудно представить мою радость в тот момент, и как же нелегко было ее замаскировать, чтобы ни в коем случае не вызвать подозрений. Я смотрел на жену, на детей, на доброго Ахундела и с трудом скрывал горе предстоящего расставания. Одновременно – и радовался, и горевал, но не мог проявлять свои чувства. Все время прятался за мысль, что есть ещё время принять окончательное решение, будет ещё время вернуться, если я захочу. Но судьба распорядилась по-своему.
Мы с Джорджем и гребцами поднялись на борт корабля, передали панцири черепах, клубни ямса, кокосы, плоды моря и лесов, ваниль, жемчуг. Капитан Найт попросил нас помочь провести корабль в бухту. Я отправил первую партию гребцов на берег и передал с ними нужные для индейцев товары, большой плотницкий топор и тесло[29] для Ахундела, а для Лэоуни – бусинки, красный платок и другие пустяки. И тут Найт обнаружил – у него что-то украли. Как все трусы, он был очень жесток. Найт незамедлительно дал приказ «стрелять в дикарей гвоздями и рубленым свинцом» и повернул шхуну для выхода из бухты. Колебания исчезли – мы с Джорджем не хотели оставаться с этим негодяем и решили покинуть корабль.
– Вы мне нужны, – сказал Найт жёстко, – поможете вывести корабль в открытое море. А не хотите, – отправляйтесь на дно кормить червей вслед за своими чёрненькими друзьями.
Я навсегда попрощался с Пон-Паем, со своей индейской семьей и сладкой, беззаботной тропической жизнью. Найт оказался скверным, жестоким человеком. Когда мы вышли в море, он показал свой характер во всей красе. Мы натерпелись от него – побои, брань, унижения. Однажды, когда я дал ему отпор, он пригрозил мне пистолетом, но дальше угроз дело не пошло. Однако по прибытии в порт он объявил нас с Джорджем «беглыми каторжниками, мятежниками, дьяволами, ведьмами, эльфами и т. д., и т. д., и т. д.» и сдал в цепях на берег. Нас передавали из порта в порт. Тюрьма, пытки, эпидемия холеры. Из тюрьмы нас забирает один корабль. Потом пересаживают на другой, третий. Два года странствий, и, наконец, на американском корабле я прибываю в Нью-Йорк. Там я и выпустил свою книгу о жизни и приключениях татуированного человека.
Тогда многие считали, что Пон-Пай необитаем. Моя книга произвела фурор. Весь мир узнал об этом острове и тайнах, которые он скрывает. Я стал первым татуированным белым человеком и был очень популярен. Меня везде приглашали. Я показывал свои татуировки. Танцевал диковинную ирландскую джигу. Рассказывал невероятные сказочные истории о таинственных загадках дальних тропических островов. О сооружениях Нан-Матала, которые вызвали всеобщий интерес. Снова вернулся в цирк. В то место, откуда ушёл, которое покинул много лет назад. Работал в разных цирках. Это – и цирк Лайон, и Барнум, и Дан Райс. Выступал в Новом Орлеане, в Мемфисе, в Питсбурге, в Цинциннати, в Нью-Йорке. Я писал, пытался разыскать своих близких или друзей. Несколько раз посетил Ирландию. Разыскал только дядю и сестру. Радость моя была недолгой. Вскоре после нашей встречи они скончались во время эпидемии холеры. Безрезультатно искал я отца и мать, других родственников, друзей, никого не смог найти: ни их самих, ни их следов. Я чувствовал себя одиноким среди белых людей, которым был интересен разве что как экзотическое, разрисованное существо, мало чем отличающееся от дрессированного медведя или говорящего попугая. Точно так же я был одинок и на островах Терпеливой тайны, где тоже был диковинным существом. Но там у меня была семья. Моя жена, крошечная туземная женщина, которая любила меня совсем не потому, что я был необычным, удивительным белым человеком, и двое очаровательных малышей. Прошло более двух десятков лет. Я всё чаще вспоминаю свою жизнь на тропических островах. Теперь я понимаю, что это были лучшие годы моей жизни.
Ещё минуту назад весёлый, озорной рассказчик, Джеймс внезапно обмяк и постарел. Он был типичным ирландцем – если уж горевать, так на полную катушку! Джеймс крутил головой, вставал, садился, теребил свои узенькие усики, трогал лоб и встряхивал рыжеватой шевелюрой, чтобы слушатели не заметили навернувшиеся на глаза слёзы.
– Вот так, милые друзья. Вот так. Не обращайте на меня внимания. Уж больно я расхорохорился. А ведь ваш друг, ирландец Джеймс О’Коннолли уже немолод, силы его теперь не те, что раньше, и с годами он становится всё более и более сентиментальным. Известное дело – у стариков глаза всегда на мокром месте.
Джеймс задумчиво посмотрел на капитана Александра. Внезапно он встрепенулся, вздернул вверх упрямый подбородок, и глаза его вновь задорно сверкнули.
