Странники моря - Джек Лондон
В конце-концов, Джонни заснул, вопреки всем своим стараниям не смыкать глаз и наблюдать за головой Билли Прайса, которая выделялась черным пятном на фоне звездного неба. Уже было светло, когда он проснулся. Прайс попрежнему сидел на корме и насмешливо глядел на него блестящими глазами. Оба черные плавника неслись близко за кормой. Звезды погасли на небе. Револьвер матово блестел в руке Прайса.
— Принеси мне завтрак, а потом поставь парус, — приказал Прайс.
Джонни чувствовал себя освеженным и окрепшим после сна, но большим дураком. Разве он не упустил глупейшим образом свой случай.
— Как изволили почивать, сэр? — вежливо спросил он, обдумывая в то же время, может ли банка с маслом, весящая восемь фунтов, и брошенная изо всей силы, пролететь расстояние между ним и Прайсом быстро, как револьверная пуля. Но он решил, что нет.
— Почивал! — вскрикнул Прайс. — Будь уверен, ленивая шканцевая крыса, что никогда не увидишь меня спящим. Спать. Мне этого не нужно. Мне не нужно сна. Я уже три недели не смыкаю глаз. Неси же мой завтрак и солонины для молодчиков за кормой.
В этот день Джонни не пришлось отведать ни печенья, ни масла, ни варенья; всякий раз, как наступал час трапезы, Прайс приказывал ему спускать парус, и, таким образом, он вынужден был жевать свой сухарь и выпивать свой глоток воды на глазах Билли Прайса. Но зато ему позволялось смотреть, как Прайс ел сам и кормил акул. Самозванный капитан ел все лучшее, что было в лодке, медленно смакуя каждый кусок.
После каждой трапезы, он выпивал немного воды и рома — самую скудную порцию рома, от которой даже муха не опьянела бы. А акулам он скармливал солонину огромными кусками.
В промежутках между трапезами он курил, а также чистил свой револьвер. Джонни видел, что это пятизарядный револьвер и что в нем осталось только четыре пули. Было ясно, что запасных патронов у сумасшедшего не было с собою, и бедный Джонни немного воспрянул духом. Если сумасшедший расстреляет свои четыре оставшихся заряда, он, Джонни, сможет взять команду в свои руки и направить лодку к берегу. Поэтому он начал придумывать, как бы заставить Билли Прайса четыре раза разрядить свой револьвер.
— Могли бы вы попасть в одну из этих рыб, сэр, — спросил он, делая жест в сторону акул за кормой.
— Конечно, могу, только не хочу, — ответил Прайс. — Они мои друзья, они приплыли сюда, чтобы сожрать тебя, Джонни Чокер. У тебя ужасно короткая память, любезный. Всего шесть месяцев тому назад Катюша сказала мне, что не скажет ласкового слова мне, пока акулы не сожрут Джонни Чокера.
— Она вовсе не говорила этого, — вскричал Джонни. — Она не хотела говорить вам ни одного ласкового слова, это верно, но она вовсе не хотела, чтобы акулы сожрали меня. Ведь она обещала выйти за меня, Билли Прайс.
Билл Прайс хитро засмеялся и покачал головой.
— Я знаю, что она сказала, и знаю, что она думала, и когда эти акулы так полюбят солонину и станут так доверчивы, что проглотят все, что им ни кинь, я брошу тебя за борт, Джонни Чокер.
— Она все равно никогда не скажет тебе ласкового слова, хотя бы ты остался единственным мужчиной в целом мире, сумасшедший ты негодяй, — вскипел Джонни, забыв в своем гневе весь свой страх и всякую рассудительность.
Лицо Билли Прайса потемнело. Он нагнулся вперед и поднял револьвер. Джонни не мог пошевелиться, не мог вскрикнуть. Перед собой он видел страшное и искаженное лицо сумасшедшего, а за ним полоску голубого неба, а когда корма лодки скользила вниз, игривую пляску волны и сверкание двух черных плавников. Он чувствовал себя совершенно парализованным, словно мертвым уже. Сердце лежало в груди тяжелым' холодным камнем, мозг не работал, кровь уже застыла в жилах, только глаза одни жили еще.
Билли Прайс опустил револьвер. Его лицо опять изменилось, выражение бешенства сменилось глупым лукавством и идиотским самодовольствием. Он тихо засмеялся, и при этом жутком, но все же успокаивающем звуке, сердце и мозг Джонни Чокера опять стали работать, разгоняя кровь по телу, и думать.
— Нет, Джонни, я слишком хитер для тебя, — сказал Прайс. — Ты думал, небось, как бы раздразнить меня, чтобы я расстрелял все свои патроны. Но я не дурак. Когда придет время скормить тебя акулам, я приложу дуло этой маленькой штучки прямо к твоей груди и спущу курок. Я не такой хороший стрелок, чтобы рисковать.
Весь этот день Джонни не сводил глаз с сумасшедшего, все ожидая, не начнет ли тот клевать носом, не опустятся ли веки на его горящие глаза. Но тщетно. Опять настала ночь, и белые, и желтые звездочки зажглись на небе. Парус был спущен и убран; маленькая лодка бесцельно покачивалась между неподвижными огоньками на небе и их колыхающимся отражением в воде, а черные плавники держались близко к ее корме. Прайс курил трубку, разговаривал сам с собой и кормил акул кусочками свинины, которую он крошил пальцами. Револьвер матово блестел на его коленях, и не было минуты, когда его немигающий взгляд не был бы обращен на Джонни, который полулежал, съежившись на носу.
Джонни успешно боролся со сном далеко за полночь. Помогало этому и чувство голода, потому что он не привык питаться тремя сухарями и тремя глотками воды в день. Но, в конце-концов, он заснул.
4. Пароход
Третий день прошел спокойнее второго. Солнце сияло, дул слабый ветерок. Прайс лелеял свой револьвер и свои безумные намерения, а акулы почти вплотную следовали за лодкой. Джонни попытался было придумать какой-нибудь способ перехитрить сумасшедшего, но у него голова так болела, что ему трудно было думать.
Когда настал час ужина, Прайс протянул ему бутылку с ромом.
— Ешь вдосталь, любезный, и пей, сколько хочешь, — сказал он. — Солонина почти вся вышла и сардины тоже, а сыр и хлеб эти акулы, видно, не уважают. Так ешь и пей вволю, Джонни Чокер, чтобы бедные рыбы нашли какой-нибудь вкус в твоем теле.
Хотя холод смерти на мгновение сжал сердце Джонни при этих словах, он все же был так голоден, что сразу воспользовался разрешением, поел жадно и много и выпил несколько кружек воды и рома. После этого он притворился спящим, обхватив горлышко бутылки правой рукой.
