Хозяин острова Эйлин-Мор - Сергей Валерьевич Мельников
Единственный их защитник – солнце – медленно опускается в море. Как только верхний край его уйдет за горизонт, Мангерста останется один на один с дьявольскими тварями из океана. И самое страшное, что среди них – соседи, друзья, родные. Полувсхлип-полувздох пролетел по пабу. Аннабель не надо было выглядывать наружу, чтобы понять: день ушел, опустилась тьма. Даже Броди замолк ненадолго. Только часы за спиной отмеряли время: «тик-так, тик-так, тик-так».
Аннабель со вздохом встала и врезала по ним прикладом: то, что от них осталось, осыпалось щепками и шестеренками на пол. Не обращая внимания на удивленные взгляды, Аннабель вернулась на свой пост и выставила ружье в сторону двери. Она ненавидела эти ходики, равнодушно отмерявшие оставшиеся секунды жизни, но на самом деле ненавидела себя. Сейчас, когда уже ничего не изменить, собственная жизнь Аннабель стала ничтожной по сравнению с загубленной жизнью мальчика.
«Тик-так», – издевательски тикало время в ее голове.
«Тик-так», – остановить эти часы можно, выстрелив в висок.
«Тик-так», – Аннабель смотрела на свое ружье с вожделением, алчно ощупывая взглядом его строгие формы, как смотрела на мускулистого красавца Колина в их первую ночь.
«Тик-так», – блаженство забытья так близко, надо снять ботинок, вставить дуло в рот, а большой палец ноги – в скобу, и упереть в спусковой крючок.
«Тик-так», – только надо сделать все так быстро, чтобы никто не успел остановить.
«Тик-так». – Аннабель уперлась носком одного ботинка в задник другого, стянула наполовину…
– Кто это? – раздался потрясенный голос у окна, выходящего к морю.
– Господи, Боже милосердный, – перекрестился другой.
Аннабель подошла к ним. На отмели стоял человек, вроде обычный, только очень большой: обрывистый утес у входа в бухту едва доходил ему до плеча. Он стоял, уперев руки в бока, луна светила ему в спину, а ветер развевал длинные волосы. Человек стоял неподвижно, как силуэт, вырезанный из черной бумаги, но в Мангерсте каждый чувствовал его взгляд. По обе стороны от него из моря выходили люди: маленькие, по колено этому великану, но не менее страшные.
– Хозяин, – сказала Аннабель, начала креститься, но замерла, не донеся пальцы до лба. Она не хотела просить защиты у Господа после того, как убила ребенка, не могла, и от мысли, что нет ей больше места ни на земле, ни на небе, стало невыносимо тоскливо.
Стоило Аннабель назвать его по имени, Хозяин запел. Ветер принес его тихий голос.
Сначала казалось, что он поет на гаэльском, но знакомые звуки никак не складывались в осмысленные слова. Голос его звучал все мощнее и ниже.
Аннабель стояла у щели между досками, смотрела туда, где должны были быть глаза Хозяина, и ей казалось, что он тоже смотрит на нее, с пониманием и без осуждения. Слезы бурным потоком полились из глаз, и это были слезы благодарности. «Мне пришлось, я не хотела…» – сказала она с виноватой улыбкой.
Мужчины покосились на нее, но промолчали. Все они в душе радуются, что не им нести на душе груз детоубийства. Подлые трусы, слабаки. Аннабель обвела их презрительным взглядом. Они не могли смотреть ей в глаза, смотреть на море – боялись, потому опускали головы, как увядающие фиалки. Она зажмурила глаза, покачнулась, звуки ушли куда-то далеко, будто заложило уши. Перед глазами заплясали черные точки. Аннабель вцепилась в чье-то твердое плечо и затрясла головой, прогоняя наваждение.
– Уши! – закричала она. – Заткните уши чем-нибудь!
Мужчина, в чье плечо она вцепилась, повернул к ней свое рыдающее лицо; Аннабель смотрела в знакомые черты, но никак не могла его вспомнить. Все плыло и терялось среди темных пятен.
– Я больше не могу, – сказал он, оттолкнул Аннабель и бросился к двери. Она пыталась вспомнить, почему они все собрались в ее доме, но никак не получалось. Морща лоб, она побрела к выходу. Ее шатало, мысли путались. Кто-то сбросил тяжелый засов и распахнул дверь. Свежий ветер охладил лицо Аннабель, она благодарно улыбнулась.
Чей-то голос из чулана затянул «Розу Аллендейла»[11], протяжно и чувственно, будто хоронил кого-то родного. Аннабель нахмурилась: может, она пьяна из-за похорон? Может, она сама похоронила кого-то очень дорогого? Колина?
Хозяин остановился, взял паузу, набирая полную грудь воздуха. Запел снова, с высокой ноты, опускаясь все ниже, за грань слышимого слабым человеческим ухом. В этот момент Аннабель вспомнила все: мальчишеское лицо с мелкими полупрозрачными, акульими клыками между тонких губ, его искаженное нечеловеческой мукой лицо. Жар, и боль, и смерть, которыми пахла сеть, в которую он был замотан.
Упрямый мальчишка никак не сдыхал. Весь день кричал, играя в прятки с солнцем. Когда оно скрывалось за тучи – умолкал, когда высовывалось – вопил во весь голос. Аннабель приходилось это терпеть: Шинейд, мать несносного хулигана, не слушала ее и никак не соглашалась утихомирить проклятого мальчишку. И он ревел и ревел весь день, не давая ей покоя.
Хорошо, что сейчас тихо. Шумит прибой, ветер колышет траву, словно рука гладит королевский бархат: где пробегут пальцы – остается красивый серебристый цвет. Кто-то, кажется, кричит, или поет, но это очень далеко, на другой стороне Земли.
Аннабель идет по траве: внизу лежит мужчина, он сильный, крепкий, с широкими плечами. Он такой большой и взрослый, а плачет, как маленький ребенок. Свернулся в клубочек, словно в материнской утробе. Разве пристало мальчику так плакать? Вот папа придет, голову сорванцу оторвет. А вот и отец, подходит к мальчику. Он кажется ей знакомым, но где она его видела, вспомнить никак не получается. Аннабель ласково ему улыбается, тот улыбается в ответ и отрывает вредному мальчишке голову, и та катится, подпрыгивая, под ноги Аннабель. Оторвал: не надо было безобразничать. Аннабель идет дальше, но куда и зачем, не знает.
Она вспомнила, как только снова затихли барабаны в ее голове: выпученные от невыносимой боли глаза двенадцатилетнего Шона Броди, они подвесили его на столбе, как выловленного тунца. Аннабель идет туда, к тому столбу, где казнила беспомощного ребенка. Казнила долго и безжалостно. Нет, неправда, она жалела его, жалела и убивала, жалела и продлевала его мучения, надеясь на чудо. Чуда не случилось, Господь отвернулся от жителей Мангерсты, не в силах более смотреть на их мерзость. Он отдал их морскому Хозяину, как
