Дневник одного плавания - Сергей Петрович Воробьев
Однако, вернёмся в апельсиновые рощи, уходящие в темень подошедших сумерек. Повсюду было видно, что здесь приложил руку человек. Вдоль дорог и дорожек тянутся каналы, укреплённые по берегам цементными блоками – видимо, отводы от протекающей здесь горной реки (она есть на карте). Вода в каналах кристально чистая, и по мелководью туда-сюда стремительно снуют стаи мелких рыб. Когда уже порядочно стемнело, я выбрал по виду запущенный апельсинник с заколоченным домиком-сторожкой и набрал полную пазуху апельсинов: часть с земли, часть с деревьев. Много плодов, по-видимому, пропадает. Здесь их явное перепроизводство. Создаётся впечатление, что апельсины местных сортов не подлежат длительному хранению. Во всяком случае, можно смело сказать, что европеец, будь то во Франции, Бельгии или Норвегии, не ел у себя настоящих апельсинов, которые я попробовал на южном побережье Испании.
Уже на подъезде к приморской магистрали, которая должна была привести к порту, меня неожиданно обложили летучие мыши. Они порхали перед самым носом, метались над головой, задевая своими перепончатыми крыльями, лихорадочно меняя траектории полёта, мельтеша перед глазами, представляясь мне посланцами Велиала. В темноте я их почти не видел, а скорее догадывался, что это они. Хотя никогда в жизни до этого летучих мышей не встречал.
Буквально на следующее утро мы, выгрузив аглицкую мелкодисперсную глину и засыпав в трюма испанскую соду, направились на противоположный берег Средиземного моря – в Тунис.
07.06–09.06.1993. Mediterranean Sea
Остров Мальорка. – Воспоминания Фредерика Шопена. – Ровно между Ливией и Алжиром.
В полдень прошли остров Мальорка, проплывший дымчатым миражом с левого борта. Это главный и самый большой остров Балеарского архипелага, принадлежащего Испании. Ещё в 123 году до и. э. Квинт Цецилий Метелл, позднее получивший прозвище Балеарского, обвинил жителей островов в помощи пиратам и завоевал архипелаг. С тех пор острова переходили то к арабам, то подвергались массированным набегам пиратов, но, в конце концов, перешли современной Испании, став очередной её провинцией. Столицей острова и всего архипелага стал город Пальма, впоследствии с добавкой де-Мальорка. Кстати, Лас-Пальмас-де-Гран-Канария является его побратимом. Вот что писал Фредерик Шопен об этом древнем средиземноморском городе:
Теперь я в Пальме среди пальм, кедров, алоэ, апельсиновых и лимонных деревьев, фиг и гранатов. Небо бирюзовое, море синее, а горы изумрудные. Воздух? Что ж, воздух такой же голубой, как и небо, и солнце сияет целый день, и люди ходят в летних одеждах, потому что жарко. Одним словом, жизнь здесь изумительна.
На месте Шопена я бы написал ещё что-нибудь, но не дано мне было Судьбой попасть в эти благословенные места. Второй день по пути нашего следования облачное варево. Воздух влажен и липок. А ночью всё пространство то и дело пробивали электрические всполохи, тревожащие небо и душу. Какая разница с описанием того же Ф. Шопена! А ведь находились мы в тех же широтах, рядом. Только в разное время. И он – на берегу, а я – в море. Да что сравнивать? Сравнения тут неуместны.
Всё-таки добрались и до Туниса – небольшого государства на севере Африки, зажатого между Ливией и Алжиром.
10.06.1993. Tunisia. Порт Tunis
По фарватеру через Тунисское озеро. – Ночная охота на Тунисского комара и её результаты. – Последствия укуса африканских инсектов. – Шотландский виски как универсальное средство от малярии. – Карфаген. – Медина. – Клуб под открытым небом. – Торговля как стиль жизни. – Что можно купить на Медине. – Как проверить доллар. – Из чего делается дарбука. – Ритмы на палубе «Тора». – Капитан в «бермудах».
Чтобы войти в порт Тунис, нужно сначала через узкость войти в протяжённое Тунисское озеро и следовать узким фарватером до причалов самого города. Берега у озера низкие, соответственно причалы тоже. У причалов плавают поля из мусора: полиэтиленовые пакеты, бутылки, бумага, очистки от бананов и мандаринов, пучки водорослей. Всё это – естественный антураж местного североафриканского пейзажа.
В каютах появились одиночные комары. Тунисский комар мелок и хитёр. Не чета нашему расейскому – заметному и дурному. Нашего комара прихлопнуть – плёвое дело. Его можно даже придавить, как клопа, если медленно приближать к нему подушечку большого пальца. А если он даже и укусит, то почесался, и прошло. А по писку сразу видно, где он десантируется и, если снять с себя рубашку и ударить ею по стене, куда сел комарище, то 100 %, что кусаться он больше уже не будет. Совсем другая история с комаром из Туниса. Это мелкое, тонкое и почти незаметное в воздухе насекомое. Пищит тоже противно, но на тон выше нашего, и, главное, – не понятно в каком углу. То есть внутренний локатор русского человека его не фиксирует. На стены тунисец почти не садится, а выбирает укромные места на горизонтальных потолочных (смотрящих вниз) поверхностях где-нибудь под столом, стулом или кроватью, в тени, в камуфляже дальних углов. В первую же ночь я почувствовал присутствие этого коварного пришельца. Я сделал всё, чтобы выманить его из потаённого укрытия, которое он выбрал для засады. Для этого я снял с вешалки большое банное полотенце и стал им махать во все стороны, не забывая подкроватные шхеры и другие каютные полости. Тем самым я провоцировал его на вынужденный вылет в свободное, видимое пространство помещения, чтобы в поединке убить его и потом уже спокойно спать. Но он так и не вылетел, усыпив тем самым мою бдительность. «А, чем чёрт не шутит, – подумал я, – может быть, он уже вылетел через дверь, когда я выходил в гальюн».
А глубокой ночью, когда Морфей окончательно овладел моим сознанием (на стоянках, после морской качки и вибраций от главного двигателя, сон всегда крепкий и беспробудный), этот североафриканский лазутчик тайно выбрался из своего убежища, сел мне на закрытое веко правого глаза и проколол его своим тонким, как волос, хоботком. Было не так больно, как противно. Я тут же вскочил с койки и стал метаться по каюте, как циклоп по пещере. Включив свет и взяв в руку банное полотенце, я стал бить им по переборкам своей каюты в надежде достать неприметного глазу негодяя. Затем полотенце превратилось в пропеллер и с неистовой силой кружилось над моей головой, создавая в каюте настоящую воздушную бурю. Комар ничем себя не проявлял. В надежде на то, что он всё-таки повержен, я опять лёг и заснул
