Дневник одного плавания - Сергей Петрович Воробьев
– Возможно, легендарный баснописец и прав, – ответствовал «дед», – но хозяин, каналья, нам платит именно этой валютой. – А мне семью кормить надо. Что, мне из принципа теперь зарплату не получать? И я родину не продавал. Горбачёв с Ельциным нас всех в унитаз спустили, когда давали самоопределяться республикам. Вот, мы теперь в канализационных стоках и плаваем. А главные продавцы, как сыр в масле катаются, и доллара, я думаю, не чураются. Их, конечно, убийцами так прямо не назовёшь. Но скольких людей уже перемолола эта перестройка, а развал Союза придавил под собой не одну тысячу.
– Ещё скажи спасибо, что тебя из этих стоков вынесло в море. А некоторые застряли на поворотах. Кто не захлебнулся, бомжует теперь, обсыхает в подвалах многоэтажек. Сейчас бомжей в несколько раз больше, чем депутатов в Сейме.
– Да, ты прав, – согласился «дед». – Пойдём со мной в город, подстрахуешь в банке, если чего не так скажу.
В ближайшем банке дед просунул стодолларовую купюру в кассовое окно и попытался втолковать банковскому клерку, делая непомерно большие паузы между словами:
– Так: ми… несессери…ченч…парт…доллар на песеты…и…парт… доллар на доллар…
И потом ещё добавил, честно глядя в глаза банковскому работнику:
– Ми…, – и он крепко и гулко постучал кулаком по груди, – вонт… дринк… бир…
Как ни странно, клерк его понял и сделал всё, как просил новоявленный клиент, предварительно выяснив, сколько песет ему нужно на пиво.
Когда я перевёл, «дед», как за стойкой бара, победно поднял два пальца и сообщил:
– Две кружки и финита ля комедия.
Правда, с него взяли такие проценты за обмен, что пиво влетело ему в копеечку. Но главное – пожар души в итоге был потушен.
06.06.1993. Castellon de la Plana (воскресенье)
Прогулка по пригородам Кастельона. – Апельсиновое царство. – Флёр д’оранж. – Цвет, запах и вкус апельсина. – Между Барселоной и Валенсией. – Лас-Пальмас. – Летучие мыши.
Шестое выпало на воскресенье. Отстояв вахту, я решил проехаться на своём велосипеде к подножиям гор, окаймляющих побережье. Кое-где гряда этих гор уходила внутрь материка, оставляя перед собой низкие плато, подступающие к самому морю. Эти низменные районы в большинстве своём возделаны под различные сельскохозяйственные культуры. По моим наблюдениям преобладали апельсиновые плантации.
Я поехал наугад и через некоторое время забрался в частные апельсинчики, разгороженные на квадраты узкими асфальтированными дорожками. Напрашивалось сравнение с нашими шестью сотками, которые выдавались рабочему люду под частные огороды. Правда, местные участки были и того меньше, но усажены исключительно апельсиновыми деревьями. Поскольку основные урожаи приходятся на декабрь – февраль, то передо мной предстала картина увядающего сада: плоды, оставшиеся на деревьях, перезрели, очень много падалицы, которую местные садоводы собрали в большие пирамидальные кучи. Всюду царил дух слегка забродившей цитрусовой массы – настоящий флёр д’оранж. Перефразировав Пушкина, можно сказать так: «Испанский дух тут, Испанией здесь пахнет!»
Поскольку вокруг не было ни души, а участки не огорожены, я решил нарушить частные владения и попробовать, насколько хороши или, наоборот, дурны перезрелые плоды апельсиновых деревьев. Большинство плодов уже подгнивало, но можно было найти и вполне кондиционные. Я выбрал стандартный апельсин (они все были одного размера) цвета густого оранжа с мелкими бордовыми вкраплинами. Он ещё сохранял в себе тепло заходящего солнца и предельную полноту жизни. Из него легче было выдавить сок, чем чистить: кожура довольно плотно прилегала к мякоти. А сама мякоть, даже при слабом надавливании, выделяла в атмосферу ароматы и масла внедрённой в неё цедры. Наверное, так пахнут и благоухают райские сады. Вкус очищенного плода был… Если я скажу «восхитительный» или «бесподобный», я ничего не скажу. В этом как бы перезрелом апельсине сконцентрировалась вся изначально данная этому фрукту гамма вкусов и вкусовых оттенков. Наверное, именно в таком виде и с таким содержанием был задуман этот исходный продукт самим Господом Богом. Всему нужно своё время и место. И, скорее всего, я оказался именно в той точке, где эти две основные субстанции нашего мира сошлись, и я оказался в средиземноморских предгорьях провинции Кастельон в апельсиновых кущах именно в то время, когда райский плод должен умереть, чтобы отдать миру всё своё богатство через человека. И этим человеком оказался я. В меня закралось подозрение, что именно там я почувствовал настоящий вкус апельсина. Всё остальное – лишь предвкусие.
Наверное, точно так же где-то в пространстве и времени нам предопределено почувствовать и вкусить истинный смысл жизни. Если мы, конечно, не нарушаем при этом неписаные законы естества и гармонии этого мира. Но много званых, да мало избранных. Вкушать истинные плоды с пира жизни всё-таки дано не каждому. А если и дано кому-то, то и не часто, по всей вероятности.
Я ещё долго блуждал по узким асфальтовым дорожкам этого апельсинового кооператива, пока не выехал на автомагистраль Валенсия – Барселона, по которой с хорошей крейсерской скоростью и довольно часто шли гружёные фуры (это было видно по осадке) вперемежку с легковыми автомобилями. Ехать на велосипеде по скоростной магистрали в густоте надвигающейся ночи равнялось самоубийству.
Горы подступали к самой дороге. Поскольку заметно смеркалось, я повернул обратно. Существовал риск остаться в полной темноте и потеряться, хотя отсветы жилых районов всё-таки служили хорошим ориентиром в этом не знакомом мне пространстве. Внутренний компас во мне всегда работал безупречно. Не помню случая, чтобы я заплутал в чужом лесу или потерялся в незнакомом городе. Но места сии представлялись столь безлюдными, что случись какое-нибудь недоразумение, то и спросить не у кого: «дондэ камино а Кастельон?»
Я снова въехал в лабиринт апельсиновых владений, набрёл на совершенно безлюдную ж/д станцию Лас-Пальмас рядом с небольшой базиликой. Лас-Пальмас у меня всегда ассоциировался с Канарскими островами. А теперь оказалось, что это название присутствует и в провинции Кастельон. Но кто об этом знает? И зачем это знать? Кстати, это большой и серьёзный вопрос: «Нужно ли нам знать подробности чужой и далёкой жизни?» Что это меняет в нашем сознании? Человек по природе своей всё-таки больше исследователь, чем просто статист. Иначе бы мы не летали в космос, не посылали бы луноходы и марсоходы колесить по ближайшим мирам околосолнечной системы, не проникали в более удалённые уголки вселенной. Часто, замахиваясь на нечто дальнее, кажущееся порой недостижимым, мы не замечаем рядом с собой простых и не менее интересных и даже полезных для себя вещей. Но как бы там ни было, знайте, что Лас-Пальмас не един в своём воплощении. Так же, впрочем, как и Санкт-Петербург.
