Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов
С катера я всё хотел разглядеть её огонёк, но не увидел – расплылся он среди прочих. Вот так весь вечер, думаю, всё у меня невпопад. Да он ещё и не кончился, этот вечер…
Когда причаливали у морвокзала, матрос вахтенный замешкался, не вышло у него с ходу накинуть гашу, и я к нему полез отнимать её, – как он меня отпихнёт локтем!
– Отскочи, ненаглядный, в лоб засвечу!
Так, думаю, ну, быть мне сегодня битым.
8
Я только успел сойти на причал, они ко мне кинулись – двое чёрных, как волки в лунной степи.
– Сеня! – кричат. – Ну, теперь какие планы?
Не знаю, как у бичей, а у меня планы были в общагу идти, спать.
– А я тебе что говорил! – это Вовчик Аскольду. – Мы-то по всему городу, с ног сбились, в милицию хотели звонить, не дай бог замёрзнет, а он – спать!
– Как это понять, Сеня? Ты постарел или с нами не хочешь знаться?
Нет, вам таких корешей не иметь! Я от волнения даже сел на причальную тумбу. Ведь и вправду же я мог замёрзнуть.
– Вставай, Сень, не сиди, вредно, – они меня подняли под локти. – Пошли погреемся.
Вовчик сбоку плёлся, дышал в воротник, а Аскольд – то вперёд забежит, то приотстанет – и зубами блестел, рассказывал:
– Я ему говорю: «Вовчик, грю, это не дело, так мы Сеню потеряем, мы грех берём на душу, что его не разыскали». А он говорит: «Какой грех, он к бабе ушёл, нас забыл». Нет, думаю, он человек верный, что-то не то, вот так люди и погибают. Ну, мы на моторе к тебе в общагу, всё щас перевернём кверху килем, а там тебя знают, Сеня, ты вообще человек известный. «Ищите его на Абрам-мысу, – говорят. – Бывает, он туда ездит».
– Это кто ж сказал? Толик? Лысоватый такой?
– Неважно кто, Сень. Важно, что нашли тебя – живого, не замёрзшего!
Не иметь вам таких корешей, я честно говорю!
Так мы и до «Арктики» дошли. А оттуда уже последних вышибали, и двое милицейских на страже стояли, с гардеробщиком. Какой-то малый к ним ломился, росточком с дверь, убеждал сиплым голосом:
– Папаша, пустите кочегара, у меня ребёнок болен.
Аскольд к нему кинулся на помощь.
– И нас пустите, там наши дамы сидят в залоге!
– Нету ваших дам, – гардеробщик нам наотрез. – Уехали.
– Как это уехали? Без нас уехали?
Мы стали вчетвером ломиться. Да только у нас дверь поддалась – товарищ из милиции высунулся, в шубе.
– Это что за самодеятельность? – говорит. – Ну, посидит у нас кой-кто сегодня. А ну, Севастьянов, бери вот этого, в куртке.
Ну, я эти штуки знаю, никакой Севастьянов меня не поведёт, охота ему на холод вылезать. Так что я ботинок просунул в дверь, помощи ожидаю справа и слева. Но Вовчик с Аскольдом чего-то скисли и сами же меня оттащили. Дверь и закрылась. Так обидно!
– Это ничего! – орёт мне пучеглазый. – Зато у меня план есть. Сейчас мы в Росту смахаем, у Клавки доберём. Тем более понравился ты ей, Сеня!..
Ага, думаю, значит, в гости поедем. Ну, она тоже занятная, Клавка. А я-то: «спать, спать!» Какой тут «спать»!
– А найдётся у ней чего добрать?
– У Клавки чтоб не нашлось? Стойте тут, я к вокзалу побежал за мотором.
Ну, пускай, думаю, сбегает, у него мослы долгие, а вокзал – метров двести, не больше. Но наблюдаю – Вовчика шатает легонько. Стал я его поддерживать. А он – меня. Правильно, надо вместе держаться. Кореши мы или не кореши?
Долго ли, коротко ли мы с ним корешили, но вот и такси загудело, и Аскольд нам из окошка машет. Мы с Вовчиком полезли, а там ещё какие-то двое, да с барахлом. Вовчик-то поместился, а у меня ноги наружу. Ну, да уж как-нибудь.
– Как-нибудь это ты на своей будешь ездить, – это шеф, значит, голос подаёт из провинции. Вылез, переложил мне ноги вовнутрь. Оказывается, нашлось для них местечко. У шефа чтоб не нашлось! – Вам куда, капиталисты?
– В Росту вези! – пучеглазый орёт. – Улица Инициативная, дом семнадцать…
Ну, всё помнит, кисонька! А ведь тоже под газом.
– Э, мне в Росту ехать – себе во вред. Смена-то кончается.
– Это не разговор, шеф! – опять он, пучеглазый. – Ты сперва счётчик выруби, тогда поговорим. Крути налево!
И сам уже там баранку, что ли, крутит.
– Э, ты мне не помогай.
– Всё, шеф, мы тебя любим. Умрём за тебя.
– Не надо, поживите ещё. Только у меня пассажиры до Горки, им ближе.
– Не в том дело, ближе или дальше, а мы как будто раньше сели.
Это какая-то гражданка сзади меня. Оказывается, я к ней привалился. То-то мне было мягко. Я к ней повернулся, хотел извиниться за наше поведение, а она мне чего-то руками в грудь упёрлась.
– Сидите, – говорит, – спокойно, без этих штук. А то я, знаете, с мужем еду.
Я и на мужа хотел поглядеть, но шея уже дальше не поворачивалась. А муж – он тоже голос подал:
– Действительно, – говорит, – уже если мы ради вас потеснились, так не хулиганьте. А то и милицию можно позвать.
– Хе! – сказал шеф. – Какая теперь милиция!
И поехал, родной. Да только мы двинулись – кто-то догоняет, приложился носом к стеклу.
– Ребятки, возьмите кочегара, у меня ребёнок болен.
Шеф сразу на тормоз.
– Ты, охламон, отстанешь?
– Езжай, – орёт пучеглазый, – сам отвалится!
– Куда «езжай», он за ручку держится.
Стали они там объясняться на морозе. Долго руками махали. Потом шеф снова сел и как рванёт с места. Кочегар попрыгал, попрыгал и отстал.
– Послушайте, – вдруг эта гражданка говорит, – вы в самом деле счётчик выключили? Там уже сколько-то набито у нас, как же будем считать?
– Действительно, – мужнин голос, – мы уже доедем, потом свои тарифы устанавливайте.
– А тебя кто спрашивает? – говорит ему Аскольд. – Ты кто? Приезжий? Ну, и сиди, приезжий, не вякай. Мы, если хочешь знать, ещё за вас можем заплатить. Видишь вот этого, в курточке? А ты думаешь, он кто? А он капитан-директор всего сельдяного флота. Самый главный капиталист!
– Рокфеллер! – кричит Вовчик.
– Про него каждый день в газетах интервью печатают. Он всю страну рыбой кормит. И заграницу всю кормит. Да мы тебя, приезжий, со всеми шмотками купим! Покажи ему, Сеня, какие у нас капиталы…
Я засмеялся, сунул руку за пазуху и вытащил всю пачку. Хотя это уже не пачка была, а ворох – мы же их с Нинкой не складывали впотьмах, совали как придётся. Я этот ворох
