Жан Мерьен - Энциклопедия пиратства
Что касается пищи, было бы смешно говорить об этом, потому что во время переезда они питались рыбой, моллюсками, какими-нибудь птицами, в общем всем тем, что можно было бы достать бесплатно.
Если округлить, то каждый кули должен был бы заплатить за весь свой переезд всего лишь 20 франков.
Таким образом, капитан имел прибыль по 2980 франков с человека, что составляло от 500 кули уже очень круглую сумму в 149 000 франков за одно путешествие.
Но это не была единственная форма эксплуатации, жертвами которой стали китайцы.
Колонист тоже хотел поживиться. К сошедшему с корабля новому эмигранту он обращался с такими словами:
— Друг мой, ты должен 3000 франков этому достойному капитану; я одолжу тебе такую сумму, но ты мне ее возместишь. Итак, вот мои условия. Ты будешь работать на меня весь день; твоя религия не предусматривает воскресений. Я буду платить тебе по 30 су в день, которые пойдут тебе на еду, на жилье и на постепенную выплату мне твоего долга. Как только ты мне выплатишь весь долг, ты будешь свободен в выборе другого хозяина, который будет платить тебе больше.
При этом колонист забывал лишь одно существенное обстоятельство: прожить в Америке на 30 су было невозможно. И обычно происходило следующее: кули работал от зари до зари, ничего почти не ел и никогда не мог отдать «долг» своему хозяину. Его рабство продлилось бы еще долго, если бы практически во всех колониях не вмешался закон, сделавший положение бесправных эмигрантов более сносным.
Несмотря на смиренность, на вековую привычку безропотно подчиняться безграничной власти, китайцы, доведенные до крайности, иногда поднимали восстание на корабле, где их обрекали на голодную смерть.
ФЕЙЕРВЕРК
По этому поводу приведем некоторые сведения господина де ла Ланделя («Кораблекрушения и спасения»):
«8 марта 1866 года из Макао вышел „Наполеон-Камереро“, итальянский корабль, нагруженный 663-мя кули и 8000 ящиками с пиротехникой, предназначенными для Кальяо (Перу). Это было преступление — держать на борту взрывчатые вещества, они требовали неусыпной охраны, а весь экипаж насчитывал 40 человек.
Через день после отплытия переводчик обнаружил, что эмигранты сговариваются захватить корабль. Капитан приказал немедленно поместить половину китайцев в трюм; нехватка места помешала ему взять под стражу всех эмигрантов. Но разве не мог он связать их всех по рукам и ногам и отправить обратно в Макао? Зачем оставлять свободу передвижений примерно трем сотням недовольных, когда в твоем распоряжении только 40 охранников?
Этих охранников, вооруженных, как было принято, ружьями и револьверами, тем не менее хватало, чтобы поддерживать порядок в начале пути, когда китайцев было даже в два раза больше, но теперь им пришлось разделиться.
Капитан допустил самую большую неосторожность. Действительно, на следующий день кули, оставленные на палубе, восстали. В течение всей ночи они были практически предоставлены сами себе. Чья в этом вина? Как могло произойти, что после раскрытия заговора была обезврежена только половина врагов, и это при всем при том, что корабль представлял собой пороховую бочку!
Слабость и неумелость здесь выступают в паре с предательством.
Китайцы вооружились всем, что сумели найти под покровом ночи, — досками, канатами, палками, лопатами, ножами — и хлынули с криками на охранников, которые сгрудились на корме и защищались, стреляя из своих ружей, но эффект от этой стрельбы был весьма незначителен. К чему такие церемонии? С самого начала беспорядков не надо было прекращать огонь до тех пор, пока мятежники не сдались бы на волю победителя. Возбужденные кули отступили на нос корабля. Капитан и экипаж должны были продолжать преследовать их выстрелами из револьверов и ударами штыков. Вместо этого им любезно предоставили возможность устроить пожар, который станет сигналом к позорному бегству.
„Мятежники представляли себе, — говорится в донесениях, — что матросы тут же бросятся к помпам, а они воспользуются этим обстоятельством, чтобы освободить пленников и разделаться со всеми моряками“.
С необдуманной снисходительностью донесение воздает хвалу проницательности капитана, который, „разгадав планы бунтовщиков, приказал спустить лодки на воду и в спешке покинул корабль вместе с частью экипажа“.
В действительности капитан, помня все время о восьми тысячах ящиках с пиротехникой, был охвачен паническим ужасом. Даже не потратив время на то, чтобы собрать всех своих людей, — дело, возможно, трудное, но вполне посильное, и он обязан был попытаться это сделать, хоть и рискуя погибнуть, — капитан нарушил священный долг, предписывавший ему покинуть корабль последним, и прыгнул в лодку одним из первых.
Часовые, поставленные охранять пленников в трюме, моряки, которые еще продолжали сражаться с мятежниками, корабельный доктор, кладовщик и верный переводчик, предупреждения которого в адрес китайцев могли бы в течение 24 часов помочь предотвратить катастрофу, — единственные люди на корабле, поведение которых было безупречно, — оказались покинутыми на произвол судьбы.
Тот, кто знаком с конструкцией корабля, знает, что огонь не перекидывается в мгновение ока с передней части палубы в трюм. Если капитан все-таки посчитал бы себя в состоянии подавить бунт, а затем заставить китайцев тушить вместе со всеми пожар, то у него, безусловно, было бы время помочь всем несчастным пассажирам корабля, но он поступил наоборот, оставив всех без средств спасения перед лицом отчаявшихся мятежников и разгорающегося огня.
Заметка, перепечатанная почти всеми газетами в марте 1866 года, заканчивалась следующими словами:
„Несколько матросов, оставшихся на борту корабля вместе с доктором, кладовщиком и переводчиком, не смогли помешать пожару добраться до ящиков с пиротехникой, и корабль взлетел на воздух, разбрасывая части тел матросов на глазах у спасшихся членов экипажа“.
Это гнусно! В действительности несчастные итальянцы, трусливо брошенные своим капитаном, попытались остановить огонь. Китайцы, в свою очередь, тоже испугались до ужаса. Переводчик объяснил им, наконец, какой смертоносный груз находился на борту корабля. После этого все уже работали вместе, тщетно пытаясь погасить пожар.
Отважный, стойкий и умелый капитан даже после начала пожара мог бы предотвратить бедствие. Но командир „Наполеона-Камереро“ предпочел дезертировать с вверенного ему судна.
И в дальнейшем не было проведено никакого расследования, и подобные поступки могут и впредь оставаться безнаказанными! И дезертир, насколько мы знаем, не был подвергнут публичному осуждению. Многочисленные газеты, поместившие рассказ о катастрофе, не сделали никаких выводов. И в данной книге, которая найдет сравнительно небольшое количество читателей, я — если не ошибаюсь — являюсь первым, кто громко высказывает свое справедливое негодование по этому поводу».
