Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова
– Кто хочет? – вновь, уже почти резко спросил Луи.
– Прежде всего, его брат, мулюк Малик-Адил.
И помолчав, эмир добавил:
– Я сейчас в его армии и в его свите. После Акры я мечтал только об одном: отомстить убийцам моего сына. Малик-Адил сказал, что будет сражаться с неверными даже, если султан захочет мира с ними, поэтому я пошел на службу к Малику. Теперь я знаю, что на смерть Рамиза послал шейх аль-Фазир, комендант Акрской крепости, мой враг. А ты и твой брат спасли моего сына. Сейчас Малик-Адил замышляет убить рыцаря Эдгара.
– Чтобы султан не вернул его Ричарду и Ричард не согласился заключить мир с султаном? – в гневе воскликнул Луи. – Хороший способ! И что же, эмир? Ты, как я понимаю, пришел, чтобы помочь нам? Ты не хочешь смерти Эдгара?
Глаза Фаррух-Аббаса сверкнули:
– Человеку, который сохранил жизнь Рамиза, я готов отдать свою!
– Так помогите ему бежать! – проговорил Ксавье.
Но сарацин покачал головой:
– Это невозможно. Христианин заключен в угловой башне дворца эмира Эффы, и охрана там подчиняется Малик-Адилу. Меня они знают и пропустят туда, но не дадут вывести пленника. Кроме брата султана, им может приказывать лишь сам султан.
– Но ты ведь можешь рассказать Салех-ад-Дину, какую гнусность затеял его братец! – заметил Луи.
– Не могу. Я поклялся Малик-Адилу, что ни один правоверный не узнает о его планах.
– А мы? Ах да! Мы же не правоверные! – рыцарь рассмеялся. – Но тогда я могу рассказать обо всем Саладину. Впрочем, это уже бред! Меня к нему никто не пустит. И что же в таком случае ты собираешься делать, эмир?
Фаррух-Аббас положил руку на плечо крестоносца и понизил голос, будто боялся, что и в этом уединенном месте их кто-нибудь может подслушать:
– Один план у меня есть. Но для исполнения его нужна женщина.
– Женщина? – поднял брови Луи.
– Да. Султан благоволит к пленнику – он приказал привести к нему в башню одну из своих невольниц. Я условился со стражей, что сам приведу ее.
При этих словах в душу рыцаря вновь закралось подозрение.
– Ты сказал, что лишь час назад встретился с сыном. До того ты, вероятно, готов был помочь Малик-Адилу расправиться с Эдгаром. Почему же вдруг решил привести ему наложницу?
В черных, чуть суженных глазах сарацина на мгновение блеснул хищный огонек:
– Это как раз был замысел Малика – дать девушке кувшин с шербетом, а в него подмешать отраву. Она не знала бы об этом и стала бы пить вместе с христианином.
– И тогда в его смерти обвинили бы Саладина! – Луи даже не пытался скрыть своей ярости. – Какие нежные братские чувства живут в душе Малик-Адила… Но теперь, как я понимаю, ты передумал, эмир Фаррух? Так для чего женщина?
Эмир улыбнулся:
– Если она может принести яд, то может принести и спасение. Только тут пришлось бы посвятить ее в мой замысел. А доверяться женщине – значит обречь себя на погибель! Но мы должны поспешить: если этой ночью пленника не убьет отравленный шербет, то утром Малик-Адил может подослать к нему убийцу с кинжалом или удавкой. Все равно это припишут Салех-ад-Дину.
– Послушайте! – снова заговорил Ксавье, теперь голос его перестал дрожать и звучал твердо. – Если нужна женщина, а у нас ее нет, так давайте ее сделаем.
Луи повернулся к мальчику и посмотрел на него, как на сумасшедшего:
– Хорошая мысль, малыш! Только вот я не понял, кого из нас ты посчитал Господом Богом?
– Но мессир! – оруженосец вспыхнул и тотчас вновь побледнел. – Господь сотворил женщину из ребра Адама и вдохнул в нее душу. А нам-то всего лишь и надо суметь сделать женщину из мужчины. Это же куда легче! По крайней мере, если нет другого выхода, можно попробовать.
Глава 8. Гурия для рыцаря
Темница в угловой башне не выглядела обычной мрачной тюрьмой: в ней были побеленные стены, два довольно больших окна, забранных густыми решетками, но пропускавшими достаточно света и воздуха. Даже на каменном полу этой просторной комнаты был постелен ковер, правда, старый и вытертый, но все еще красивый. Поверх узкого матраса накидали целую груду подушек, а одеяла здесь не требовалось: даже ночи в Яффе в такое время года жаркие.
Правда, в эту ночь жара немного спала, и прохлада вошла в темницу. Но она не охладила лихорадочных мыслей Эдгара.
Молодой рыцарь в который раз переживал свой разговор с султаном, и не знал, что волнует его сейчас сильнее: то, что Саладин сказал о возможном заключении мира с крестоносцами и о возвращении им большей части Святой земли, или загадка, связанная с именем царевны Абризы.
Пленника привели к султану этим утром. Привели в палатку, поставленную среди руин, на месте главной крепостной башни. Трудно сказать, отчего Саладин приказал перенести сюда свой шатер. Возможно, хаотические груды битого камня и кирпичей, над которыми со свистом носились лишившиеся гнезд стрижи и ласточки, чем-то напоминали султану нынешнее состояние его собственной души? После Арсурской битвы он уже не умел скрывать ни своего смятения, ни своей растерянности, хотя до поры ему еще удавалось скрывать страх. И самое неприятное заключалось в том, что он не мог понять, кого боится сильнее: Ричарда Львиное Сердце, неумолимо гнавшего и гнавшего его от города к городу, или своих подданных, кажется уже готовых предать и уничтожить былого кумира! Льстивой преданности и угодливым словам Салех-ад-Дин отлично знал цену: он сам стал повелителем правоверных, совершив предательство, и понимал, как легко с ним сейчас может случиться то же, что с наследниками Нур-ед-Дина.
Невероятная радость, охватившая султана, когда ему сообщили, что его всадники захватили в плен короля Ричарда, сменилась страшным разочарованием, едва ли не отчаянием. О том, что рыцарь, назвавший себя королем, никакой не король, стало известно почти сразу, едва пленника привезли в Яффу. Военачальники султана хором смеялись над легковерными воинами: даже те, кто никогда не видел лица английского короля, помнили, что ему никак не меньше тридцати лет, а плененному храбрецу было на вид двадцать, если не меньше.
Первым побуждением Саладина, когда он увидал перед собой человека, разрушившего его последнюю надежду, было схватиться за саблю. И возможно, он так бы и сделал, прояви Эдгар хоть малейший страх при виде грозного султана. Но в лице и в глазах рыцаря не было не то что страха, но
