Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский
– Чего же вы хотите, сударь? – еле выдавил сквозь стиснутые зубы Путилин.
– А ничего особенного, Иван Дмитриевич! Ни-че-го! Я забываю про вскрытое письмо, а вы – про пана Войду. Поелику он причислен к государственным преступникам против устоев российских, вы сегодня же перечисляете его – официальным порядком, разумеется! – к нам. И не тревожите свое прямое начальство упоминанием его ареста. Вот и все! Нешто много, Иван Дмитриевич?
– Допустим. А ну как он у вас исчезнет опять? А государь потом, прознав про его арест, с меня спросит?
– Только государю императору и дела, что интересоваться всякими висельниками! – Дрентельн вовсю забавлялся, кидая чайкам куски хлеба. – Не ваша сие забота!
– Допустим. Ну а что с Ландсбергом?
– Хм, Ландсберг… А что с ним? Причем он-то здесь?
– Пока и сам не знаю, любезнейший Александр Романович! Не знаю, право слово! Вот только пара бумажонок у меня имеется от смотрителя Литовского тюремного замка, – Путилин внимательно следил за багровевшей физиономией собеседника. – Как быть-то, Александр Романович? Поначалу к Ландсбергу человечка подсадили, вроде случайного. Ну бог бы с ним, с человечком! Хотя, признаться, ваш он! Ваш – по всем статьям – Захаренко. Нешто не слыхали?
– Н-не помню… Н-не знаю, – Дрентельн нервно покрутил необъятной шеей. – Вы хотите сказать – наш сей человек? Так я не обязан всех агентов помнить…
– Да ваш он, ваш! – мягко засмеялся Путилин, по-свойски притронувшись к локтю всесильного Шефа жандармов. – Проходит у вас по списку нумер два, если не ошибаюсь. Личное дело засекречено, как положено.
– Ну и что с того? – сквозь зубы выдавил Дрентельн.
– Совсем ничего, ваше высокопревосходительство! Ежели не считать того обстоятельства, что к вашему Захаренко в Литовский замок дважды господин полковник Судейкин приходил-с.
– Ну и что? – машинально отреагировал Дрентельн, однако внутренне подобрался.
– Вот и я себя спрашиваю, ваше высокопревосходительство – что бы сие означало? Господин полковник – личность известная, крупный специалист в области политического сыска. Я, признаться, лично с ним не знаком, однако наслышан изрядно. Литовский замок – тюрьма для уголовников, политических там нет и никогда не было. Стало быть, и «клиентов» Судейкина там нет и быть не может. Чем же господина Судейкина Ландсберг мог так заинтересовать?
– Вот вы у полковника Судейкина непосредственно и спросите, коли такой интерес имеете, – грубовато оборвал рассуждения собеседника Дрентельн. – Я, к сожалению, помочь ничем тут не могу-с! Полковник, конечно, из моего ведомства, но я осуществляю общее руководство, и в детали работы каждого своего офицера вникать не могу. Да и не желаю вникать, извините! Давайте-ка лучше, уважаемый Иван Дмитриевич, с Войдой что-нибудь порешаем.
– А что с ним решать? – удивился Путилин. – Взят с поличным, при оружии и с чужими документами. В умысле на убийство Ландсберга признался…
– Иван Дмитриевич, вы же прекрасно понимаете, что показания этого полячишки могут доставить и лично мне, и всему Корпусу серьезные неприятности. Но вас, смею заверить, сии неприятности тоже не минуют! Особенно – если на стол вашего министра и самого государя ляжет вторая предсмертная записка Милославского. В ней он очень подробно живописует про ваши настойчивые требования перлюстрировать корреспонденцию целого ряда высокопоставленных лиц.
– Понимаю, понимаю… Стало быть, вы мне, Александр Романович, ультиматум ставите?
– Не ультиматум. Я предлагаю своего рода сделку. Поелику намерениям пана Войды можно легко придать политическую окраску, то вы и передаете его жандармскому управлению.
– А вы мне отдаете предсмертные откровения Милославского?
– Пожалуй, что нет, Иван Дмитриевич. С этим я торопиться не стану. Вы уж не обессудьте!
– Помилуйте – но тогда какая же это сделка? Подобное именуется выкручиванием рук, Александр Романович! К тому же вы не хуже меня знаете, что грешок с перлюстрацией – единственный. Что уж там Милославский под диктовку ваших костоломов написал – то навет!
– И так, конечно, повернуть можно, Иван Дмитриевич! Да уж больно складная бумага получилась. Потому и не хочу ее вам отдавать – очень вы опасный и умный человек, Иван Дмитриевич! И не в меру, я бы сказал, осведомленный. Если чего и не знаете, так догадаетесь, логически сложите. А насчет сделки нашей не сомневайтесь – честная сделка у нас с вами. Пока мы с вами дружим – бумаге той ходу не будет, слово даю!
– Какая же это дружба – с дубинкою за спиной!
– Полно, полно вам! Не дубинка сие, а разумная предосторожность! – криво улыбнулся Дрентельн.
– Что ж… За хлеб-соль благодарствую, ушица и в самом деле отменная была, – засобирался, поняв, что разговор закончен, Путилин.
Встал из-за стола и Шеф жандармов. Тут же набежали его проворные адъютанты, начали собирать мебель и посуду.
– Да-с, ушица славная! Пожалуй, не в каждой ресторации такую отведаешь! – благодушно проговорил Дрентельн. – Уважили рыбаки… Ты, Изотов, бутылки-то не складывай, рыбакам отдай. Скажи: премного благодарен. Да, Иван Дмитриевич! Чуть не позабыл – куда конвой-то за полячишкой посылать? В какой он части у вас? Я, пожалуй, тотчас и отправлю за ним, как к себе вернусь…
– Посылайте на Офицерскую, в Сыскное прямо, Александр Романович. Но не тотчас же – не знаю, как у вас, а у нас передача арестованных преступников делается по всем правилам. С соблюдением всех уложений закона. А это времени требует, – чуть прищурился Путилин. – Думаю, часикам к пяти пополудни, а для верности уж к шести, тогда все готово будет.
Дрентельн нахмурился: этакого хода он от проклятого Путилина не ожидал! Неизвестно, что уже вытянули из Войды в Сыскном отделении столичной полиции – но теперь-то шеф жандармов не сомневался: Путилин, по его примеру, наверняка запасется от арестанта какой-нибудь пакостной бумагой. И сведет на нет преимущества обладания признаниями Милославского. Очень хотелось заорать, затопать ногами… Подавив эмоции, шеф жандармов через силу улыбнулся:
– Что ж, в шесть так в шесть. Честь имею!
Глава десятая. Цена свободы
В помещение, отведенное для свиданий арестантов с посетителями замка, Ландсберг зашел в сопровождении тюремщика. Оно оказалось таким, каким его и описывал Печонкин – узкий зал, разделенный по всей длине столом. По обе его стороны – скамьи, а от стола до самого потолка – барьер из деревянных брусьев. Людей в комнате свиданий не было – лишь у входа маялись двое караульных солдат. Недоумевая, Ландсберг направился вдоль стола вглубь помещения, пока тюремщик не скомандовал:
– Арестованный, извольте сесть напротив ширмы! До окончания свидания с места вставать запрещается, равно как и пытаться заглянуть за ширму. За нарушение будете строго наказаны. Все понятно?
– Точно так, господин начальник, – Ландсберг пребывал в недоумении. – А с кем у меня свидание, господин начальник? Если с братом Генрихом, то к чему ширма?
– Молчать, арестованный! Скоро все узнаете. Я сейчас выйду за дверь,
