Бернард Корнуэлл - Гибель королей
– Вперед! – закричал я, почувствовав, что натиск датчан ослаб.
Я кричал своим людям, чтобы они гнали врага, убивали ублюдков, и мы все кричали так, будто нас выпустили на волю из долины смерти. Сигурд куда-то исчез. Я все же проткнул «Жалом осы» того самого датчанина с окровавленной бородой, и он рухнул нам под ноги. Датчане, пешие и верховые, уже бежали не разбирая дороги, бросая мечи и копья. Я увидел Стипу, огромного и злого, он рычал на врагов и орудовал мечом, как мясницким топором. Его жеребец кусался и лягался, вертелся во все стороны и бил копытом. Я знал, что отряд Стипы невелик, всего четыреста или пятьсот человек. Да, его неожиданная атака вогнала датчан в панику, но они скоро оправятся и снова пойдут в наступление.
– Назад! – проревел мне Стипа, указывая красным от крови мечом на юг. – Возвращайся!
– Подобрать раненых! – приказал я своим людям.
Всадники все прибывали. Их шлемы ярко блестели в сером свете дня, наконечники копий казались предвестниками смерти. Они яростно секли мечами убегающих датчан.
Мои люди понесли раненых на юг, подальше от противника, а перед нами остались лежать тела убитых и умирающих. Пока Стипа перегруппировал свой отряд, я увидел всадника, который пришпорил своего жеребца и поскакал вдоль нашей линии, низко пригибаясь к шее животного. Я узнал его, отбросил в сторону «Жало осы» и подобрал чье-то копье. Оно был тяжелым, но я все равно мощным толчком пустил его вперед. Лошадь упала, сбитая копьем, а всадник с испуганным воплем повалился на мокрую траву. Лошадь забила ногами, пытаясь встать, но тут обнаружилось, что нога всадника запуталась в стремени. Я выхватил «Вздох змея», подбежал к нему и перерезал кожаный ремень.
– Эдуард – король, – сказал я ему.
– Помоги мне! – Его лошадью занялся один из моих людей, а сам он попытался встать, но я пнул его. – Помоги мне, Утред, – сказал он.
– Я помогал тебе всю твою жизнь, – сказал я, – всю твою жалкую жизнь, и сейчас король – Эдуард.
– Нет, – воскликнул он, – нет!
Его пугала не мысль о царствовании его кузена, а мой меч. Меня буквально трясло от гнева, когда я проткнул его «Вздохом змея». Я проткнул ему грудь, и лезвие, легко пройдя через кольчугу, проломило грудину и ребра и вонзилось в поганое сердце. Он тихо вскрикнул, а я сильнее надавил на меч, и его крик превратился в выдох. Я наблюдал, как жизнь вытекает из него в землю Восточной Англии, и только после этого выдернул меч.
Итак, Этельволд был мертв. Финан, который подобрал «Жало осы», тронул меня за руку.
– Вперед, лорд, вперед! – позвал он.
Датчане кричали, а мы побежали вперед, защищенные нашими всадниками. Вскоре из тумана появились новые верховые, и я понял, что подошла армия Эдуарда, однако ни он, ни оставшиеся без предводителя датчане не хотели продолжать сражение. Теперь датчан защищала канава, они уже успели выстроить стену из щитов, однако они отказались от своего намерения идти на Лунден.
Так что вместо них на Лунден пошли мы.
На празднование Рождества Эдуард надел корону своего отца. Изумруды ярко сверкали в свете огня, горевшего в камине огромного римского зала на вершине лунденского холма. Город был в безопасности.
Я был ранен то ли топором, то ли мечом, но в пылу битвы этого не заметил. Кузнец починил мою кольчугу, рана постепенно заживала. Однако я хорошо помнил страх, кровь, крики.
– Я ошибался, – сказал мне Эдуард.
– Да, лорд король, – согласился я.
– Нам следовало бы атаковать их при Кракгеладе, – сказал он и посмотрел в другой конец зала, где ужинали лорды и таны. В этот момент он сильно походил на своего отца, только вот лицо его стало жестче. – Священники говорили, что тебе нельзя доверять.
– Может, и нельзя, – сказал я.
Он улыбнулся.
– Но священники говорят, что войну определяет промысел божий. Ожиданием, говорят они, мы убили всех наших врагов.
– Почти всех, – поправил его я. – Но король не может ждать промысла божьего. Король должен принимать решения.
Он принял упрек спокойно.
– Mea culpa[14], – тихо произнес он, – и все же Господь был на нашей стороне.
– На нашей стороне была канава, – сказал я. – И эту войну выиграла твоя сестра.
Именно Этельфлед задержала датчан. Если бы они переправились через реку ночью, они бы раньше пошли в атаку и смяли бы нас до того, как нам на помощь подоспел отряд Стипы. И все же многие датчане остались в Хунтандоне, испугавшись за свой тыл. А угрозу для их тыла представляли горящие поместья. Этельфлед, которой брат приказал уехать в безопасное место, вместо этого повела свой отряд мерсийцев на север и устроила те самые пожары, которые и испугали датчан и заставили их думать, будто за ними идет еще одна армия.
– Я сожгла два больших дома, – сказала она, – и одну церковь.
Она сидела слева от меня, Эдуард – справа, а отца Коэнвульфа и епископов усадили по краям верхнего стола.
– Ты сожгла церковь? – ошеломленно спросил Эдуард.
– То была очень уродливая церковь, – ответила Этельфлед, – но большая, и горела она ярко.
Горела ярко, это точно. Ее рука лежала на столе, и я накрыл ее своей ладонью. Почти все наши враги были мертвы, в живых остались только Хестен, Кнут и Сигурд. Но мы знали: убьешь одного датчанина, на его месте тут же возродится с десяток. Их корабли все равно будут приходить из-за моря, потому что они не успокоятся, пока не заполучат изумрудную корону или пока мы окончательно не разгромим их.
Однако на настоящий момент нам ничего не грозит. Эдуард властвует, Лунден наш, Уэссекс мы сохранили, датчане побиты.
Вирд бит фул аред.
Примечания
1
Й о л ь – древнегерманский языческий праздник зимнего солнцеворота. Впоследствии связанные с Йолем традиции были поглощены Рождеством.
2
О л д е р м е н – титул, восходящий к англосаксонскому периоду истории Великобритании. Присваивался людям благородного происхождения, которые назначались королем для управления шейрами (графствами). В начале XI в. этот титул трансформировался в графа.
3
Soli Deo Gloria, церковный гимн «Лишь Богу будет слава».
4
Останки раковин древних головоногих моллюсков – белемнитов.
5
В и т а н, в и т е н а г е м о т – народное собрание, совет знати и духовенства.
6
Судьба абсолютно непреклонна (староангл.).
7
«Деньги – нерв войны» (лат.) – крылатая фраза, принадлежащая Цицерону.
8
V i a t i c u m – последнее причастие умирающему.
