За золотым призраком - Владимир Иванович Буртовой
– Кому? Вы не знаете – кому это надо? – Виктор Штегман едва не выкрикнул эти короткие вопросы. Его сухощавое лицо с длинноватым носом приняло бледно-желтый оттенок, словно огромный невидимый вампир разом отсосал из тела кровь до последней капли. Даже серые глаза на миг приняли оттенок льда.
Отто Дункель в замешательстве отсунулся от этого полутрупа, подумал, забыв, что сам несколько минут назад был мало чем лучше теперешнего Штегмана. «Не дай бог, отбросит “швартовы”, а потом возись с полицией, доказывай, что не ты его торпедировал! Но не-ет, кажется, еще не время привязывать ему к ногам колосники… Ишь, очухался, а в глазах по-прежнему лютая злость, того и гляди инсульт трахнет по затылку! Ну и сидел бы с такими нервишками дома, а не гонялся бы по белому свету за чужими сокровищами! Ишь, не иначе, как подслушал, когда я проговорился про золото, – и туда же, ухватился намертво, будто рак клешней за лисий хвост!»
– Вы спрашиваете, кому это надо? – Штегман глубоко вздохнул, но голос оставался перехваченным волнением, а может, и неизлечимой, как застарелая язва, ненавистью. – Да тем миллионам людей, которых вы сожгли в газовых камерах, расстреляли на полях Европы и России, кого загнали на погибель в окопы и концлагеря… Во имя их памяти всех вас надо бы вздернуть на всемирное обозрение, как можно выше!
– Я – солдат! Я лично никого не загонял в газовые камеры, слышишь ты, несчастный дворник! Я чист перед своей Родиной и перед собственной совестью! – Отто словно перед судом пытался оправдаться, хотя разумом осознавал, что его защитные позиции весьма слабые – и он повинен в гибели людей, хотя у него то преимущество перед другими, что он не видел предсмертных глаз погибающих от его рук – все они ушли на дно слишком далеко от его лица…
Штегман словно прочитал его беспокойные мысли, потому как тут же, размахивая руками почти перед его носом, громко спросил:
– А кресты на вашем мундире понавешены за что? За удачно выращенную капусту? Или за добытые со дна моря коралловые украшения, которые вы безвозмездно передали в берлинский музей как наглядный экспонат? Не-ет, герр Дункель, это ваши награды за потопленные корабли и пароходы, вот за что! Сколько жизней вами загублено, вы хотя бы приблизительно прикидывали по тоннажу пущенных на дно судов? – Штегман неожиданно выбросил вперед руку, как бы намереваясь схватить бывшего фрегаттен-капитана за пиджак и крикнуть полицию, но с гримасой брезгливости отдернул ее… – И вы весь в крови, Дункель! Да, весь в крови, с головы до пяток, хотя и бултыхались в море! И этот кровавый след тянется за вами теперь, и будет тянуться до самой вашей могилы!
«Кликуша несчастный! – скептически усмехнулся Отто. – Пророк поросячий! О какой крови ты плетешь тут?» – Он резко поднялся – этот обличительный спектакль одного актера ему начал надоедать: согласился выслушать Тюрмахера в надежде узнать его истинное намерение, а не выслушивать параграфы из собственного послужного списка, которыми и без Штегманов всяких отлично помнит.
– Я не намерен отчитываться перед всяким проходимцем! – резко стиснув кулаки, как перед первым раундом с мало знакомым противником, сдержанно из последних сил выговорил он. – Твои прелюдии к опере слишком затянулись! Кто ты и кого здесь представляешь? Полицию? Тогда козыри на стол, господин сыщик! Ведь я слышал, как в разговоре с Гансом Шрейбером твой братец Кельтман пообещал интересную встречу с тобой, то есть со своим братом! Выкладывай, какое именно судно и чьими конкретно торпедами пущено на дно! А без этих козырей пошел ты… – Отто едва сдержался от брани.
Этот выпад, похоже, отрезвил Штегмана.
– Сядьте, герр Дункель, – неожиданно спокойно сказал он. – Наш разговор еще весь впереди… Действительно, мы оба несколько ушли от главной темы встречи. И я здесь не от полиции, этого вам пока не надо бояться. Хотя я знаю, что вы человек далеко не робкого десятка. – Штегман снял легкую шляпу, вытер темно-серебристые виски и лоб – испарина выступила не столько от жары, сколько от нервного напряжения. – Следил я не за вами персонально, не за вашим домом… У меня была личная причина прятать свое прошлое под маской дворника. Если бы я хотел отправить вас в полицию, то сделал бы это еще в Мельбурне, в комиссариате, выдав вас за убийство Набеля. Ло-овко вы это проделали вместе со своим приятелем Кугелем! По лучшим гестаповским образцам! Я догадался об этом лишь тогда, когда увидел Кугеля на одной с вами яхте. Понял, что вы старые приятели, более того, сослуживцы. Он и ключ дал вам от каюты Набеля, и матросов-свидетелей подкупил. Ну, да Бог ему судья, этому Набелю, и вполне заслуженное возмездие за невинного Али… Хороший был человек, и мне его искренне жаль. Жаль и тетушку Ранджану, и невинную Амриту. А вам ее не жаль, герр Дункель, эту чистую невинную душу, какой вы всегда знали Амриту?
При упоминании о «невинной Амрите» у Дункеля мороз прошел по коже, ему даже почудилось, что глазами Штегман сказал гораздо больше, чем перед этими двумя словами. Он пытливо всмотрелся в лицо собеседника, но оно стало еще более непроницаемым, чем черный пакет для хранения фотобумаги…
– Ты сущий дьявол! – выдохнул Отто и непроизвольно признался: – И мне кажется, я знаю тебя всю жизнь!
Бывший дворник с трудом улыбнулся, потом молитвенно сложил руки, поднял глаза под самый лоб, сделав языком такое движение, как сытый кот, который счастливо полакомился на кухне сливками и не получил за это ложкой по лбу…
– О-о-о! – Только и смог выговорить пораженный Дункель, едва не перекрестившись, и дернулся было, словно грешник при виде сурового приближающегося к нему Вельзевула, готовый бежать в самую преисподнюю, лишь бы подальше от грозного владыки ада…
– Так оно и есть, герр Дункель! Вы знаете меня если не всю жизнь, то тридцать лет наверняка! Да-да, что вы на меня так уставились? Имя берлинского клоуна Карла Барта вам ничего не говорит?
Вижу, узнали. Только на арене я всегда появлялся с длинной рыжей бородой. Ну и морщин, конечно, прибавилось за эти годы, не на мировых курортах отдыхал, увы.
– Клянусь священными водами Стикса –
