Александр Дюма - Волчицы из Машкуля

— Не клянитесь, — ответила вдова, — Паскаль никогда не клялся, потому что никогда не лгал.

— Однако, в конце концов, кто вам сказал, что я с ним виделся? — спросил Куртен. — Этот человек, часом, не рехнулся?

— Не лгите при покойнике, господин Куртен, — сказала Марианна, — это принесет вам несчастье.

— Я и не обманываю вовсе, — пробормотал арендатор.

— Он вышел из дома, чтобы пойти к вам. Именно вы уговорили его стать проводником у солдат.

Куртен хотел было снова все отрицать.

— О! Я вовсе не собираюсь вас за это бранить, — продолжила вдова, пристально взглянув на худенькую крестьянку лет двадцати пяти-тридцати, которая пряла, сидя по другую сторону очага. — Он считал своим долгом помогать тем людям, кто не хотел, чтобы нашу страну еще раз опалила гражданская война.

— Я преследую ту же цель, единственную для меня цель, — ответил Куртен так тихо, что молодая крестьянка едва ли могла его услышать. — Я бы хотел, чтобы правительство раз и навсегда очистило наш край от всех этих смутьянов, от всех этих аристократов, что подавляют нас своей роскошью в мирное время и посылают нас на смерть, когда разгорается война. Хозяйка Пико, я работаю на них, но, видите ли, не обольщаюсь на их счет, ибо слишком хорошо знаю, на что способны эти люди.

— И это говорит человек, получающий пинки от этих людей, но слишком трусливый, чтобы открыто выступить против них? — произнесла Марианна с глубоким презрением в голосе.

— Что вы хотите, хозяйка Пико; можно делать только то, на что способен, — ответил в замешательстве Куртен, — не каждому дано быть бесстрашным, как ваш покойный муж. Но мы отомстим за беднягу Паскаля! Клянусь вам, мы за него отомстим!

— Спасибо! Я не нуждаюсь в вашей помощи, господин Куртен, — почти угрожающим тоном произнесла вдова. — Вы и так уже достаточно вмешивались во все, что происходило в нашем несчастном доме, впредь приберегите для других ваши благие намерения.

— Ну, как хотите, хозяйка Пико. Увы! Я настолько любил вашего покойного супруга, что пойду на все, чтобы вам угодить…

Затем, обернувшись к молодой крестьянке, на которую он незаметно поглядывал краешком глаза во время разговора с вдовой, арендатор спросил:

— Кто эта молодка?

— Моя кузина. Она пришла сегодня утром из Пор-Сен-Пера, чтобы помочь мне отдать последний долг бедному Паскалю и скрасить мое одиночество.

— Сегодня утром из Пор-Сен-Пера? Э, хозяйка Пико, она, должно быть, быстро ходит, если смогла за короткое время преодолеть немалое расстояние.

Бедная вдова, не привыкшая лгать и не имевшая никогда причины говорить неправду, не умела обманывать. Она поджала губы и гневно посмотрела на Куртена, чего, к счастью, он не заметил, так как в эту минуту был всецело поглощен изучением крестьянской одежды, развешанной сушиться над очагом.

Однако, казалось, из всей одежды лишь пара башмаков и рубашка возбудили любопытство мэра.

Несмотря на то что подошва была подбита гвоздями, как это было принято у крестьян, обитатели сельских хижин не часто носили башмаки такой формы и из такой хорошей кожи, в то время как рубашка была сшита из самого тонкого батиста, который только существовал.

— Какой замечательный лен! Какой замечательный лен! — бормотал арендатор, ощупывая пальцами тонкую ткань. — Я уверен, что рубашка не поцарапает кожу той, кто ее носит.

Молодая крестьянка решила, что пришло время прийти на помощь вдове, чувствовавшей себя так, словно она сидела на иголках, в то время как лицо ее все более мрачнело.

— Да, — произнесла она, — я купила это тряпье в Нанте у старьевщика, чтобы выкроить из него рубашку для племянника моего бедного покойного кузена Паскаля.

— И вы его постирали, прежде чем начать переделывать? Честное слово, красавица, вы правильно поступили, потому что, — добавил Куртен, с еще большим вниманием разглядывая молодую крестьянку, — у старьевщика можно купить что угодно: еще неизвестно, кто это прежде носил — может быть, принц, а может быть, больной чесоткой.

— Метр Куртен, — прервала его Марианна, которую этот разговор начал выводить из себя, — мне кажется, что ваша лошадь за дверью бьет копытом.

Куртен сделал вид, что он стал прислушиваться.

— Если бы я не слышал шаги вашего деверя, который ходит взад и вперед на чердаке над нашими головами, я бы сказал, что именно он, зловредный, изводит мою лошадь.

Еще раз убедившись в незаурядной наблюдательности мэра Ла-Ложери, молодая крестьянка побледнела. И ее бледность стала еще более заметной, когда она услышала, как Куртен, подошедший к окну, чтобы выглянуть во двор, произнес, как бы рассуждая про себя:

— Да нет, он во дворе, этот мерзавец! И он щекочет мою лошадь концом кнута.

Затем обращаясь к вдове, он спросил:

— Хозяйка, а скажите-ка мне, кто там прячется на чердаке?

Девушка уже собиралась ответить, что у Жозефа были жена и дети, а чердак принадлежал двум семьям на равных правах; однако вдова не дала ей и рта раскрыть.

— Метр Куртен, — произнесла она, вставая во весь рост, — когда же вы, наконец, прекратите свой допрос? Предупреждаю вас, что я в равной степени ненавижу и красных и белых шпионов.

— Но с каких это пор, хозяйка Пико, простая болтовня друзей стала называться шпионством? Вы слишком обидчивы.

Молодая крестьянка умоляющими взглядами призывала вдову к осторожности, однако ее порывистую хозяйку уже ничто не могло остановить.

— Друзей? Друзей?.. — вскричала она. — О! Поищите себе друзей среди себе подобных, то есть среди предателей и трусов, и знайте, что среди них никогда не будет вдовы Паскаля Пико. Убирайтесь! И оставьте нас наедине с нашим горем: вы слишком долго испытывали наше терпение.

— Да, да, — произнес Куртен с наигранным добродушием в голосе, — мое присутствие вам неприятно; я должен был это понять раньше; прошу прощения, что не сразу догадался. Вы упорно продолжаете видеть во мне виновника гибели вашего бедного мужа. О! Это меня по-настоящему печалит, очень печалит, ведь я его любил всей душой и никогда бы не причинил ему никакой неприятности. Однако, раз вы настаиваете, раз вы меня прогоняете, я ухожу, ухожу, не надо так волноваться.

В этот миг вдова (ее, казалось, что-то особенно начало тревожить) бросила быстрый взгляд на хлебный ларь, стоявший за дверью, и подала глазами знак молодой крестьянке.

На ларе лежал письменный прибор, видимо оставленный после того, как был написан приказ, который этим утром Жан Уллье отнес маркизу де Суде.

Письменный прибор находился в картонном пенале, обернутом чехлом из зеленого сафьяна.