Волхв - Сергей Геннадьевич Мильшин
Праздник разгорался. У реки осторожно входили в тёплую воду мужики и бабы голышом – Купала открывал речку для купания. Завели протяжную песню парни и девчата, собравшись в один гигантский хоровод, огибавший весь луг. В него встраивались все, мимо кого он проходил. Последняя пара перед ними сорвалась с места. Взлетев на краткий миг, исчезла за огненной стеной. Костёр, ещё высокий и жаркий, выкидывал кверху горячие языки. Освещённые лица родичей, окруживших пламя, казались яркими и праздничными. Гор переглянулся с Белогоркой. Её глаза счастливо смеялись. Они сорвались с места. Разбег, прыжок, и костёр уже позади. А впереди у него целая жизнь, жизнь с ней, с Белогоркой. Немного подождать, до его восемнадцатилетия. Пролетит время, и не заметишь. А ждать легко – в селе теперь все будут знать, что они помолвлены. Прыжок через купальный огонь – это не только очищение от накопившейся скверны, но и твёрдый зарок друг другу – оставаться вместе, пока смерть не разлучит. Сколько таких же счастливых глаз угольками горели в эту ночь на лугу? И не сосчитать. Как не сосчитать искр купального костра, осыпающихся тёплым пеплом на белокурые головы русичей.
Ведун монументом застыл в гуще людских тел. Он стоял, высоко подняв голову, оглядывая счастливые лица родичей. Волхв наслаждался праздником. Несмеян с Сергием только что ушли к остальным старикам, и никто не отвлекал ведуна от медленных дум. Ему было хорошо. Земля, ставшая ему родной, избавилась от страшной угрозы, и он не чувствовал обычной в последнее время тревоги за её судьбу. Вот только это предчувствие чего-то или кого-то где-то на окраине сознания немного отвлекало от созерцания праздника.
– Белогост, – его окликнул незнакомый старческий голос.
– Да, – он обернулся.
Опираясь на посохи, перед ним замерли два старичка, похожие на грибы-боровички.
– Что хотели, други?
– Ты, Белогост?
– Я, – что-то в их облике показалось ведуну знакомым.
– Мы ищем человека. Сказали к тебе обратиться, мол, ты знаешь.
– Если знаю, помогу. Как зовут?
– Его зовут Воинко. Шестьдесят лет… что с тобой?
Покачнувшись, Белогост прикрыл глаза ладонью. На щеку, спрятанную в густой бороде, потекла слеза и повисла на завитках. Он узнал их.
– Креслав, Ставер! Вы ли это? Или мне кажется?
Старики, ещё боясь поверить, шагнули ближе:
– Воинко, это ты?
– Я, други. Как я вам рад, вы не представляете.
Три старика, седые и длинноволосые, обнялись, не обращая внимания на снующий вокруг народ. В этот момент для них не существовало никого рядом. Сколько они так простояли, никто не запомнил. Наконец, ведун отстранился:
– Как же вы дошли?
– Дошли, – Креслав вытер щёку. – Ну, слава богу. Исполнили зарок.
– Кому зарок?
– Матвею, учителю.
– Я почувствовал, когда он умер. Три лета назад.
– Так и есть, три лета как помер. Перед смертью велел тебе книгу передать.
– Она с вами? – Белогост не смог скрыть волнения.
– С нами. Отойдём в сторонку.
– Пошли. Тут недалеко товарищ живет, Несмеян звать. У него и переночуете.
– Добре, а мы у хороших людей остановились, дед Богумир и мать его Лада. Так представляешь, они до последнего не говорили, что знают тебя.
– Вот притворщики.
Старики вышли на первую улицу. Укатанная дорога легко угадывалась в лунном свете. Жерди старых изгородей тянулись вдоль неё, как и их бесконечные разговоры. Старики смеялись и перебивали друг друга, как семнадцатилетние юноши.
Глава 25
К городу подходили, как и подобает возвращаться из похода, в котором потеряли князя, понуро и тихо. Впереди на кауром жеребце ехал шагом, повесив голову, молодой князь. За ним выстроились в колонну по два друзья князя и дружинники. Блестели на солнце кольчуги, оттирали пот на шеях грубые ладошки. Не слышно песен и задорных голосов – дружинники по-настоящему грустили – возвращение без командира из любого выхода не красит воина. Белогост с Гором замыкали колонну. Ведун сам вызвался отправиться с отрядом в город – здесь князю предстояло встретиться с чернецом, и он понимал, что без него Любояру с колдуном не справиться.
Дорога пылила под копытами многочисленных лошадей. Тёплый ветер сносил облако пыли к сосновому лесу. На бревенчатых стенах крепости забегали охранники, кто-то, сложив руки рупором, прокричал вниз, и тяжёлые створки ворот медленно отворились.
Миновав арку стены, отряд, неторопясь, втянулся в паутину узких улиц. На обочинах толкались бабы и мужики. Светловолосая детвора облепила заборы и пригорки над дорогой. Никто не радовался. Бабы тихо передавали друг дружке уже успевшую облететь город весть о гибели князя. Услышавшие впервые, прикрывали рты платками и вздыхали: «Надо же, такой молодой!» Некоторые горожане крестились на церковь, мысленно сплёвывая: «Туда тебе и дорога».
Белогост, давненько не заезжавший в город, сейчас с интересом наблюдал за выражением лиц людей, узнающих новость. Как он и предполагал, особого огорчения она не вызвала. Гор с любопытством глазел по сторонам, без всяких мыслей. После целой ночи, которую они провели на лугу с Белогоркой, была бы его воля, Гор улыбался бы всем встречным. Но ведун перед въездом в город, словно угадал в который раз настроение потворника, предупредил – держаться строго. Бойку и рысёнка решили с собой не брать, и Гор особенно в начале пути долго не мог отделаться от ощущения, будто ему чего-то или кого-то не хватает.
Белогост придержал жеребца, когда колонна приблизилась к княжеским воротам. Незамеченные боярами и прочим людом во дворе, они скрылись за поворотом на соседней улице.
Завернув на широкий княжеский двор, колонна остановилась. На крыльце столпились бояре и богатые граждане. Среди высоких меховых шапок княжич заметил острый клобук чернеца. Любояр почувствовал, как колючка беспокойства зашевелилась в груди. Почему-то священник прятался за спины, впрочем, может, он напрасно беспокоится – раньше такое тоже бывало – чернец не из тех, кто любит мозолить глаза.
Княжич сполз с седла. Застучали подошвы прыгающих на землю дружинников. Никто не поднимал глаз. Было стыдно. Вместо того, чтобы сразиться с разбойниками и всем погибнуть там, на поле боя, они предпочли остаться в живых и даже спокойно пережили плен. Хотя три дня объедания на природе трудно назвать пленом. К тому же вроде и не у чужих, не у ворогов сидели, а у своих – русичей. Да и княжич велел подчиниться. По всему выходило, нечего стыдиться, а поднять глаза всё равно не получалось. Князя-то, как ни крути, потеряли.
