28 мгновений весны 1945-го - Вячеслав Алексеевич Никонов
– Товарищ генерал, Знамя Военного совета укреплено на куполе рейхстага в двадцать один час пятьдесят минут по московскому времени!
– Молодцы! Поздравляю тебя, Федор, и весь полк! Как вы там дышите?
– Подземный ход… – Зинченко выругался, прикрыв трубку рукой. – Никак пробиться туда не можем.
– Поставь около входа в подвал два-три орудия прямой наводки и два-три пулемета для кинжального огня. Вниз бросай нейтральные дымовые шашки. Выкуривай, людьми не рискуй.
– Ясно, товарищ генерал! Сейчас попробуем…
Стоит ли объяснять, с каким чувством гордости и волнения докладывал я командиру корпуса, что над рейхстагом водружено Знамя!
Вскоре Семен Никифорович Переверткин сам пришел на наш НП. Был он в прекрасном настроении:
– Ну, дай я тебя обниму. Поздравляю от души. О Знамени доложено по команде. Товарищ Сталин уже, наверное, знает. Рассказывай, как идут дела.
Я обрисовал командиру корпуса обстановку.
– Ну, последние часы война доживает, – сказал он. – Желаю, Василий Митрофанович, поскорее добить зверя в его берлоге! С наступающим праздником!
Семен Никифорович ушел. А я только теперь и вспомнил, что действительно через несколько минут наступит Первомай».
Зинченко тоже переполняли чувства: «Сбылось! Вот она какая, взлелеянная в мечтах, оплаченная страшной ценой, неизмеримыми страданиями, миллионами жизней, увенчанная бессмертным подвигом великого советского народа, Победа. Она вставала на наших глазах, в грохоте еще не закончившихся боев, величественная, долгожданная!»
Победа была одержана. Война продолжалась. 30 апреля наши отбили в рейхстаге полсотни залов и комнат. 1-я рота прочно удерживала выход на второй этаж и на крышу рейхстага. «С наступлением темноты продолжать бой стало практически невозможно. Нужно было дождаться нового дня… Бой в рейхстаге постепенно стих.
Настало, наконец, время майора Чапайкина. Его люди разносили по всем подразделениям горячий обед. Бойцы с большим аппетитом налегли на суп и на кашу, от души хвалили поваров. Памятным был в тот вечер у нас “обедо-ужин”. В нем было что-то до глубины души волнующее, радостное, символическое…
В первом часу ночи уже 1 мая мы попытались передать гарнизону рейхстага предложение сложить оружие. Однако наше обращение осталось без ответа».
Война продолжалась не только в рейхстаге и в центре Берлина. Маршал Конев писал о том дне: «Чем больше сужалась территория, занятая противником, тем сильнее уплотнялись его боевые порядки и увеличивалась плотность огня… Части войск Лелюшенко и Пухова, продолжая в этот день бои на острове Ванзее, ворвались в город Ноль-Бабельсберг… Создалась своеобразная ситуация, наши войска основными силами переправлялись на остров, а гитлеровцы остатками сил перебрались с острова на материк, туда, откуда ушли наши основные силы».
А в Чехословакии воины 4-го Украинского фронта освободили благодарную Остраву. «К 18 часам Моравска-Острава и прилегающие к ней города Витковице, Мариански Горы и другие полностью были в наших руках, – рассказывал командующий фронтом генерал армии Еременко. – …Вечером 30 апреля на улицах Моравска-Остравы было, казалось, столько флагов, сколько жителей в городе… Жители трогательно благодарили своих освободителей: пожимали им руки, хлопали дружески по плечу, обнимали, целовали, дарили цветы, старались подарить много лет хранившиеся в семье реликвии, кто крестик, который носил дальний предок – участник движения таборитов, кто русский штык времен Наполеоновских войн… На улицах гремели оркестры. А сколько песен, смеха, улыбок, веселья, хлещущего через край, было в этот день и в Остраве, и в Витковице, и в Марианских Горах, и в Пришвозе!.. Народ ликует, обнимает и целует наших бойцов и командиров, не знает, как и чем еще можно выразить свою признательность воинам-освободителям… Можно было наблюдать бессчетное число таких моментов, которые трудно передать словами».
Но гитлеровская Германия продолжала огрызаться.
Хотя Гитлера уже не было в живых.
Фюрер мертв.
Обстоятельства ухода Гитлера из жизни можно восстановить только по показаниям оставшихся в живых последних обитателей бункера, которые они давали советским спецслужбам. Здесь тоже много несовпадений в деталях, но общая картина ясна.
Руководитель обороны Берлина генерал Вейдлинг в тот день не только обеспечивал оборону центра города и рейхстага, но и разрабатывал план прорыва оставшихся частей из города: «На 10 утра 30 апреля в Бендлерблок по моему приказанию были созваны все командиры участков. Им были даны разъяснения, что значит “мелкие группы”, и установлено время прорыва. Ввиду того что в прошедшую ночь почти совершенно прекратилось снабжение с воздуха, я назначил время прорыва на 22 часа 30 апреля… Около 13 часов командиры разошлись».
Утром 30 апреля начальник личной охраны фюрера генерал Раттенхубер вышел из бункера, чтобы проверить наружные посты. «Поднявшись наверх, я подошел к дежурному охраннику эсэсовцу Менгерсхаузену, стоявшему у выхода в сад имперской канцелярии. Менгерсхаузен доложил мне, что примерно в 8 часов утра из убежища поднималась Ева Браун, сказала ему “доброе утро”, прошла в сад и минут через 15 вернулась обратно…
– Я хочу в последний раз взглянуть на солнце.
Затем простилась с ним и расстроенная спустилась в убежище».
Адъютант Гитлера майор Гюнше в 10 утра «отправился на завтрак в помещение офицерского клуба… расположенного рядом с передней жилой комнатой фюрера». Там были Борман, Кребс, Бургдорф. Гюнше вновь оказался в клубе ближе к часу дня и застал в нем ту же компанию. Они «были в очень возбужденном состоянии, и из их разговора я узнал, что фюрер попрощался с ними… Я остался один в комнате». Подошли Раттенхубер и Бауер. «Немного погодя в это помещение вошел фюрер и сказал:
– После моей смерти мой труп должен быть сожжен, ибо я не желаю, чтобы позже мой труп был выставлен напоказ, на выставку.
После этого он пристально посмотрел на нас и вернулся в свою комнату.
Я отправился к генерал-майору Монке и поделился с ним о том, что фюрер теперь имеет намерение лишить себя жизни».
В 14.30 Гюнше вернулся в комнату для совещаний и встретил там Бормана, Геббельса, Кребса, Бургдорфа, Аксмана. «Они вели разговор по поводу прощания фюрера и были в очень возбужденном состоянии».
Прощалась и Ева Браун. Она написала в последнем письме – своей подруге Герде Остермайер: «Что еще я должна сказать тебе? Я не могу понять, как мы дошли до этого, но после всего происшедшего более невозможно верить в Бога».
Детали собственно смерти фюрера – от Раттенхубера: «Примерно часа в 3–4 дня, зайдя опять в приемную Гитлера, я почувствовал сильный запах горького миндаля. Мой заместитель Хегель с волнением сказал, что фюрер только что покончил с собой…
В этот момент ко мне подошел Линге, он подтвердил известие о смерти Гитлера,
