Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев
Комнаты давно набились до отказа, а заседание всё не начиналось. Соратник Керенского депутат Соколов бегал, распоряжался, рассаживал, разъясняя присутствующим авторитетно, но без видимых на то оснований, кто какой имеет голос, а у кого его вовсе нет.
Слово взял Скобелев.
– Товарищи! Старая власть падает… Но она еще сопротивляется… Сегодня на заседании Государственной думы создан Временный комитет… В него вошли наши товарищи – Чхеидзе и Керенский…
По рядам пошел гомон. Думские фракции меньшевиков и эсеров давно не являлись авторитетом среди рабочих и солдат.
– Президиум Думы еще колеблется: они не решаются взять власть в свои руки… Мы оказываем давление. Имейте в виду, товарищи, разрушить старое государство гораздо легче, чем устроить новое. Очень трудно составить новое правительство! Очень! Это может затянуться… день‑другой. Имейте терпение.
По мере того, как Скобелев говорил, шум и недовольные крики нарастали. Ситуация выходила из под контроля.
– Товарищи! Экстренное сообщение! – неожиданным фальцетом взорвался Керенский.
Зал замер.
– В городе начинается полная анархия. Тысячи солдат не желают возвращаться в казармы, где их может ожидать ловушка… Они не имеют ни крова, ни хлеба. Сегодня ночью им – революционным борцам – негде спать. Они распылены по городу и, будучи голодными, могут пойти на крайности – стать источником буйств и грабежей.
– Так надо накормить их и собрать сюда, в Таврический. Места хватит… – от самых дверей раздался низкий грудной голос с кавказским акцентом.
– Правильно! Вот голос народа! – подхватил Керенский. – Вот чем должен заниматься Совет, а не распрями! Исполком создал продовольственную комиссию. Во главе ее стоят известнейшие экономисты – наши товарищи Громан и Франкорусский. Вот они, – и он указал на «известнейших» экономистов, которых никто не знал и в глаза не видел.
– Далее, – воодушевился Керенский, – Совет должен организовать охрану города и оборону революции. Исполком создал военную комиссию, в которую вошли я и наши товарищи революционеры – подполковник военной академии Мстиславский и лейтенант флота Филипповский.
– Погодите-погодите, товарищ депутат, – раздался тот же глуховатый кавказский голос, – зачем так торопиться? Вы сказали, что ваши товарищи экономисты решат продовольственный кризис? Похвально! Можно узнать каким образом?
– Давайте не будем отнимать хлеб у специалистов, – попытался отбрехаться Керенский, – мы уверены…
– Так поделитесь своей уверенностью, – в голосе оппонента послышалась насмешка, – или разрешите заслушать предложения ваших товарищей. Что они собираются делать, как решать проблему?
– Считаю это несущественным… – занервничал Керенский.
– Да? – удивился обладатель всё того же голоса, – давайте проголосуем! – и, обращаясь к аудитории, объявил чуть громче, – кто, как и товарищ Керенский, считает конкретный план решения хлебного вопроса в Петрограде несущественным?
Ни одной руки не поднялось. По рядам побежали неуверенные смешки, настолько лицо Керенского выглядело смущенным и озадаченным. Сталин оторвался от дверного косяка, на который опирался во время дискуссии и, не торопясь, пошёл к президиуму, сопровождаемый любопытствущими взглядами.
– Защита революции своевременна и оправдана, – произнёс он чётко, приблизившись к Керенскому почти вплотную. – Для многих присутствующих это буквально вопрос жизни и смерти, а посему, позвольте узнать, какими военными силами располагают представленные нам подполковник Мстиславский и лейтенант Филипповский?
Глаза Керенского налились кровью. Он хватал воздух ртом, пытаясь сказать что-то резкое, но голос предательски осёкся, и из заслуженного эсера вырвался неприличный птичий клёкот.
– Позвольте! – оттолкнув своего коллегу, подскочил к Сталину Чхеидзе, – а вы? Что вы предлагаете? Критиковать у нас все горазды!
– Считаю, – Сталин сразу развернулся лицом к аудитории, – что в первую очередь Совет должен ясно и четко озвучить свою позицию по важнейшим для всей страны вопросам – войне и хлебу. Народ необходимо накормить, войну – закончить!
Последняя фраза, произнесенная Сталиным особенно громко, неожиданно для думских депутатов потонула в овациях.
– Популизм! – прорезался фальцетом голос Керенского, – пустословие! Нет и быть не может готовых решений для проблем, зревших десятилетия! Требуется долгая, кропотливая работа… Нет партии, способной…
– …есть, – перебил Керенского Сталин, – есть такая партия…
Из дневника Николая II:
«Лег спать под утро, так как долго говорил с Н.И.Ивановым, которого посылаю с войсками водворить порядок. Ушел из Могилева в 5 утра. Спал до 10 часов. Когда проснулся, погода была морозная, солнечная. В окно видел, как на какой‑то станции идущий на фронт полк встретил наш поезд гимном и громким «ура!». Бог даст, беспорядки в столице, которые, как я слышал, происходят от роты выздоравливающих, скоро будут прекращены… Дивная погода. 7 градусов мороза».
Глава 36. Неучтённый фактор. Реклама
С момента появления Сталина в зале произошли еле заметные, непонятные неподготовленному глазу изменения. Так же кучковались по профессиональной и политической принадлежности завсегдатаи и гости Таврического дворца, так же бродили неприкаянные, создавая водовороты и течения, но среди них гвоздиками вросли в паркет крепкие молодые мужчины, разделив весь периметр зала на правильные геометрические фигуры так, что каждый уголок и лицо находились под присмотром. Они почти не обращали внимание на оратора, непрерывно скользя цепким взглядом по лицам присутствующих, держа правую руку за отворотом одинаковых кожаных курток – традиционной одежды автомобилистов и лётчиков. Такие же кожанки встали рядом со Сталиным, создав зримую естественную преграду между ним и беспорядочными людскими потоками.
– Угроза голода испокон веков висела дамокловым мечом над населением земли русской, – глуховатый сталинский голос звучал басовым барабаном под сводами Таврического дворца.
Колыхнулись и застыли неподвижно примкнутые штыки на солдатских винтовках. Если бы дело было летом, в спертом, влажном воздухе, нагретом дыханием сотен людей, был бы слышен полет мухи.
– Испугать голодом нашего человека проще всего. Пожара, вражеского нашествия, весеннего паводка, сносящего мосты и заставляющего ночевать на крыше, не боится он так, как слухов, что завтра в доме не окажется самой простой, непритязательной краюхи хлеба со щепоткой соли. Те, кто под Новый 1917 год организовал в двухмиллионном городе дефицит продовольствия, заслуживают самой строгой, высшей меры социальной защиты…
Зал одобрительно зашумел. Самые рьяные, перекрикивая толпу, предлагали свои собственные варианты расправы над извергами. В петлю гадов!.. Расстрелять!.. Неча на них патроны тратить –
