Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев
После первой сшибки наступила оперативная пауза. Все ждали встречного хода противной стороны. Никто не хотел рисковать и отдавать инициативу. На окраинах появились первые баррикады, рабочие захватывали предприятия. В стачке уже участвовало около трёхсот тысяч человек. Политики привычно отделывались меморандумами и резолюциями.
Председатель Госдумы Михаил Родзянко отправил царю телеграмму, в которой назвал происходящее анархией, но не получил от него никакого ответа.
Председатель Совета министров Николай Голицын объявил о приостановлении до апреля работы обеих палат парламента – Госсовета и Госдумы. Родзянко отправил царю еще одну телеграмму с требованием немедленно приостановить действие указа и сформировать новое правительство, однако ответа на нее тоже не получил.
Анна Родзянко, жена председателя Государственной думы, прокомментировала поведение самодержца в своём дневнике:
«Теперь ясно, что не одна Александра Фёдоровна виновата во всем, он как русский царь ещё более преступен».
Из записей Николая II:
“В 10 часов пошёл к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино.”
На Шпалерной, где начинаются строения Таврического дворца, оживленно и людно. Смешанная толпа, разделяясь на группы, толкалась на мостовой и тротуарах. Ближе ко входу во дворец – разнокалиберные, серые от грязи автомобили, вооруженные люди, штатские и военные. Непривычно много женщин. Кокетливые каракулевые пилотки соседствовали с грубыми шерстяными платками. Над всем этим действом – густой базарный крик и беспорядок. Охотников приказывать больше, чем желающих повиноваться.
Все залы, коридоры и комнаты Таврического дворца с его ослепительно белыми стенами и колоннами, хрустальными люстрами и блестящим паркетом заполнили вооруженные рабочие и солдаты. Михаил Кольцов, свидетель тех событий, писал:
«Внезапный хаос пересоздания взмыл этот старинный дом, расширил, увеличил, сделал его громадным, как при родах, вместил в него революцию, всю Россию. Екатерининский зал стал казармой, военным плацем, митинговой аудиторией, больницей, спальней, театром, колыбелью новой страны. Под ногами хрустел алебастр, отколотый от стен, валялись пулеметные ленты, бумажки, тряпки. Тысячи ног месили этот мусор, передвигаясь в путаной, радостной, никому не ясной суете…»
В огромном вестибюле и прилегающем зале, слабо освещённом и прокуренном, тесно от посетителей. Все «свои» – депутаты, имевшие вид хозяев дома, несколько шокированных бесчинствами незваных гостей. Оставив верхнюю одежду у швейцаров, они выделялись блестящими манишками, мрачными рясами и степенными армяками, но были в меньшинстве. Дворец заполняло постороннее население в тужурках и рабочих картузах, в военных шинелях и папахах. Солдаты, студенты, рабочие сбивались в кучи, растекались по залам, как овцы без пастуха. Пастыря пока не было.
– Какого чёрта они здесь делают?? – главный думский Родзянко кипел, как самовар.
– На заводы по телефону пришел приказ явиться представителям производств в Таврический в семь вечера на заседание Петроградского Совета рабочих депутатов, – подсуетился недавно освобожденный из тюрьмы ветеран рабочего движения Хрусталёв-Носарь.
– Что такое? Кто собирает?
– Кто-то от Гучкова. Точнее ничего не знаю.[82]
– Что наплел этот пройдоха?
– Рабочие фабрик и заводов, а также восставшие войска выбирают своих представителей во Временное революционное правительство…
– И от каких партий выдвигаются кандидаты?
– Вы видели, кто вышел сейчас на улицы? Те, кто о партиях ни черта не слышал… Их может повести за собой кто хочет.
– Вы понимаете что происходит? Понимаете чем это нам всем грозит? – картинно закатил глаза к небу лидер кадетов Милюков.
– Вот и разъяснили бы избирателям, что творится, – ответил с нескрываемой усмешкой думскому ветерану человек с подозрительно знакомым лицом в надвинутой на глаза смушковой шапке.
– Простите, не имею чести знать, – отрывисто произнёс Милюков, давая понять всем своим видом, что не считает место и время подходящими для дискуссий.
Незнакомец повернулся, и кадетский вождь вспомнил, где он видел этот профиль.
– Полноте, Павел Николаевич! Вы столько раз участвовали в совещаниях британского посольства, что могли бы уже понять – англичане никогда не складывают все яйца в одну корзину и не оставляют на хозяйстве безальтернативных управляющих. Вам, конечно, хотелось бы единолично распоряжаться судьбой Отечества, но у союзников другие планы на сей счёт, поэтому, помимо вашего думского временного комитета, они одобрили параллельный орган власти, акцептовав проект Керенского-Гучкова. Создавая временный думский комитет и Петросовет, организуя двоевластие, они сразу же закладывают конфликт между вами. Divide et impera! Ничего нового.
– Ваше высокопревосходительство, господин адмирал, – зашипел, как потревоженная гадюка, Милюков, – а вам не кажется, что вы сильно рискуете, столь фривольно распоряжаясь конфиденциальной информацией?
– Не сильнее, чем на мостике под огнем германских линкоров, – парировал Непенин, исподлобья взирая на тревожного депутата. – Впрочем, вы с сотоварищами можете испытать меня на прочность. В вестибюле ожидает делегация моряков Балтфлота. Выскажите им свои предложения и оцените реакцию…
– Победа восстания означает, что через несколько часов в руках Советов окажется если не вся государственная власть, то большая наличная реальная сила в государстве или, по крайней мере, в Петербурге, – громко, чтобы все слышали, произнес с непонятным воодушевлением давно отошедший от революционных дел, но неровно дышащий на власть, депутат госдумы Николай Суханов. – С капитуляцией царизма именно Совет окажется хозяином положения. При таких условиях народные требования неизбежно будут развернуты до своих крайних пределов.[83]
– Попытка удержать претензии снизу в каких-то границах довольно рискованна, она может дискредитировать нас в глазах народа, – Родзянко беспомощно обвёл взглядом присутствующих, ища у них поддержки.
Депутаты послушно опустили глаза долу…
Народ на первое заседание Петроградского Совета всё прибывал. Скромные рабочие и солдаты постепенно разбавлялись купцами, чиновниками, депутатами и интеллигентской публикой, надеявшейся на получение «исторических ролей». Быть представителем победоносного революционного пролетариата вдруг стало лестно и выгодно.
Совет расположился в трех комнатах бюджетной комиссии. Во главе стола «официальные» лица – Скобелев[84] и Керенский. Меньшевики столпились вокруг недоумевающей фигуры Чхеидзе, от которого в ответ на все вопросы доносились обрывки
