Иван Майский - Близко-далеко
Однако укоренившееся недоверие к белым не покидало Мако.
Когда возник спор о последнем уколе камфары, Мако насторожился и подумал: «Ну, как-то теперь поступит белая леди?» Ему казалось, что тут уж «белое» начало победит в ней и последний укол достанется Крейгеру. Но, когда леди решила иначе, Мако был снова поражен и снова обрадовался. В его сознании даже стала пробиваться робкая мысль, что, может быть, на земле есть белые, которые совсем не белые, несмотря на свою белую кожу. Просто до сих пор ему не доводилось встречаться с ними…
Теперь, пожимая руки советским друзьям и широко им улыбаясь, Мако был очень рад встрече. И, однако, в его недоверчивой голове все время бродило: «А настоящие ли они друзья? Может, они были там, в море, друзьями, а на земле – обыкновенные белые?» И он решил устроить последнее, решающее испытание.
Жестом любезного хозяина Мако пригласил гостей разделить трапезу. С большого костра африканцы сняли чугунный котел, в котором варилась рыба, переложенная душистыми травами, и поставили на землю. Мако внимательно следил за каждым движением Петровых и Потапова. Гостям было предоставлено первым начать. Потапов вынул купленный еще в Дамаске широкий кинжал, с которым он не расставался. Ловко орудуя им, он вытащил несколько изрядных кусков рыбы и оделил всех пришедших. Потом негры стали вылавливать рыбу из котла руками. Все ели и похваливали. Действительно, рыба была приготовлена отлично.
Глаза Мако ласково смеялись. «Если человек ест со мной из одной миски, – думал он, – значит, он настоящий друг».
Он что-то шепнул своим товарищам, и вдруг огромный Бамбо, а за ним и другие негры ударились в бешеный пляс.
В рощице у подножия гор, возле сбегавшего с них потока, экскурсия набрела на группу темнокожих женщин, растиравших зерно самым древним способом, какой только знает человечество. Стоя на коленях, согнув спины, они тянули бесконечный мотив и в такт ему руками двигали камень о камень: вперед – назад, вперед – назад…
По голым спинам катился пот, жилы на натруженных руках вздулись. Мерно раскачивались темные фигурки, мелькали локти, шуршали камни, и лилась над рощей песня, больше похожая на ритмический стон, чем на песню…
Петровы и Потапов долго смотрели на эту живую картину из времен каменного века, пораженные и подавленные ею.
– Точно машина времени перенесла нас в первобытное общество, – шепнула Таня мужу по-русски.
Окано по выражению лица русских друзей уловил смысл сказанного.
– Наши женщины с незапамятных времен растирают зерно вручную, между двумя камнями, – объяснил он. – Правда, пароходы привозили на остров муку, можно было бы купить, но она очень дорогая… Половину года мы всегда, свой хлеб ели, а зерно растирали вот так. Теперь совсем плохо – война! Пароходы заходят редко, мало продуктов привозят. Кормимся только своим зерном. Женщинам трудно, очень трудно…
Выше по течению потока, под сенью могучих деревьев, виднелась на берегу старенькая приземистая постройка, сложенная из толстых бревен. Древняя, поросшая мхом, местами обвалившаяся – она имела весьма романтический вид. Потапов медленно побрел к ней и мечтательно уселся на большой позеленевший камень у темной стены хибары. Внезапно он соскочил с камня и стал проявлять к нему необычайный интерес: осматривать, ощупывать… Подошли Окано и Таволато.
– Что это за постройка, что здесь было раньше? – живо спросил Потапов. – Ведь это жернова лежат!
– Давным-давно здесь была мельница, еще пираты ее выстроили, – ответил Окано. – Когда мой дед был мальчиком, она уже не работала. Пробовали починить – ничего не вышло.
Потапов и Таволато зашли внутрь старой мельницы и с интересом рассматривали остатки ее древнего, примитивного устройства.
Александр Ильич, усмехнувшись, заметил:
– Реликвия! Точно скелет мамонта…
Выйдя на лужайку, Потапов еще раз оглянулся на позеленевшую от времени постройку, прислушался к песне женщин и нерешительно сказал:
– А ведь было бы очень легко устроить здесь простейшую водяную мельницу… Главное есть – жернова у нас имеются.
Окано недоверчиво улыбнулся:
– О, это очень трудно!
– Весьма просто, – уже тверже ответил Потапов.
И тут же, схватив ветку и чертя ею по земле, он с увлечением объяснил, как именно можно восстановить мельницу.
В Таволато тоже проснулся инженер-конструктор, и он, со своей стороны, кое-что предложил. Окано и Майя слушали инженеров со все возрастающим любопытством. Когда они кончили, Окано спросил:
– А сколько должна стоить такая перестройка?
– Немного, – подумав, ответил Александр Ильич. – Потребуется пятнадцать – двадцать бревен, несколько кусков железа, вроде тех, что валяются на берегу. Ну, шестерни… Их можно снять со старой лебедки, что ржавеет тоже на берегу. Ну, разумеется, пять-шесть рабочих на две недели. Вот, в сущности, и все!
– Все? – с недоверием переспросил Окано. Потапов еще раз подтвердил, что больше ничего не потребуется. Таволато присоединился к его мнению.
– В таком случае, – заявил Окано, – об этом надо подумать, посоветоваться с нашими стариками.
Дни шли своим чередом… Таня лечила больных, Степан читал исторические книги из местной библиотеки, Александр Ильич ревностно овладевал английским языком. Дело это пошло у него отлично благодаря оригинальному, но очень эффективному методу.
Еще на шлюпке Потапов сблизился с механиком «Дианы» Шафером. На острове они крепко подружились.
Шафер был левым лейбористом, активным членом профсоюза механиков. Честным и открытым сердцем он стоял за интересы рабочего класса и был полон самых лучших намерений, но в мозгу его застряло немало традиционной идеологической трухи, почерпнутой у вожаков английских профсоюзов. Поэтому в действиях своих Шафер часто бывал нерешительным, половинчатым.
Механика сильно тянуло к Александру Ильичу: отчасти как к товарищу по профессии, отчасти потому, что в Потапове он чувствовал цельность взглядов и действий. А этого как раз не хватало механику «Дианы».
Однажды Шафер сказал своему русскому другу:
– Завидую и удивляюсь вашим ясным, твердым взглядам на всяческие сложные вещи в жизни и в политике. Как вы добились такой гармонии мировоззрения и практических дел?
Потапов попытался было объяснить, что ничего исключительного в этом нет, что гармония теории и практики составляет «душу» марксизма-ленинизма. А он, Потапов, – марксист и ленинец. Но, взявшись объяснять, Александр Ильич сразу же запутался и почувствовал, что для таких целей его английского словаря явно не хватает. Он беспомощно умолк и со смущением посмотрел на Шафера. Механик рассмеялся и сказал:
