Густав Эмар - Мексиканская месть
Война за независимость, продолжавшаяся пятнадцать лет, еще более усилила контрабанду и дала ей возможность утвердиться на прочных основаниях, на которые она и теперь еще опирается в некоторых частях материка, открыто и заведомо всем.
В тех местах, в которых контрабандисты принимают некоторые предосторожности и работают только ночью, они делают это не потому, чтобы они признавали, насколько их торговля неправильна и беззаконна и что им приходится укрываться со своими проделками; нет, это только потому, что таможенных чиновников довольно большое число и, следовательно, они сильнее преследуют контрабандистов и взимают львиную долю в экспедициях, к которым они присоединяются.
Так, около Сигвантанейоского порта, вследствие некоторых стычек между таможенными надсмотрщиками и контрабандистами, из-за дележа добычи после выгодной экспедиции между обоими партиямипроизошел полный разрыв, и с тех пор они находились во враждебном между собою отношении.
Между ними происходили частые ссоры, тем более что дон Маркос, которого все контрабандисты единодушно признали своим предводителем, во-первых, вследствие его бесспорной храбрости, и, во-вторых, потому что он был прекрасный моряк и мог в самую темную ночь и сквернейшую погоду нагружать и разгружать корабль, и что дон Маркос питал глубочайшее отвращение к своим противникам и нисколько не старался скрывать от них планов своих экспедиций, которые, мы должны согласиться, удавались сорок раз из пятидесяти, благодаря его энергической инициативе и умным распоряжениям.
Эти постоянные успехи бесили таможенных по той простой причине, что вследствие их недосмотра им приходилось довольствоваться самой скудной долей, то есть почти ничем.
Управляющий таможней в особенности находился в том состоянии отчаяния, которое доводило его почти до бешенства, и тысячу раз клялся он, не приведя своей клятвы в исполнение, что при первой встрече дон Маркос погибнет от его руки.
Люди, которым угрожают, живут долго, гласит пословица. Дон Маркос, не обращая внимания на бешеную злобу достойного администратора таможни, мирно продолжал свои операции, довольствуясь вместо всякого мщения тем, что на следующий день посылал своему врагу заявление соболезнования так насмешливо, что тот бесился.
Около часу дон Маркос вошел в комнату, в которой дон Альбино притворился спящим; при шуме растворившейся двери он вскочил на своей койке.
— О! — сказал дон Маркос. — Как вы чутко спите, товарищ.
— Это старинная привычка моряка, — ответил тот, — не время ли уже?
— Да; ежели только вы не переменили вашего намерения, то поспешите встать.
— Я сейчас буду готов.
— Я хотел было оседлать вашу лошадь; но я вспомнил, что эту заботу любит всякий кавалерист, и оставил ее для вас.
— Благодарю вас.
Сказав это, Дон Альбино соскочил со своей койки, в которой он лежал, не снимая одежды, и тотчас же был готов.
— Как я заметил, — сказал дон Маркос, — у вас кроме вашего ножа нет никакого другого оружия; вот двуствольное ружье и два шестиствольных револьвера, которые вы заткнете за ваш пояс.
— Не опасаетесь ли вы нападения?
— Управляющий таможней, дон Ремиго Вальдец, мой враг; ему приятно будет накрыть нас: надо принять меры для защиты.
— Это справедливо, — ответил молодой человек.
— Теперь отправимся в корраль и поспешим. В два часа нам надо быть у Петатланского мыса, поэтому нам не следует терять времени.
— Действительно, дорога дальняя. Пойдемте же. Они вошли в корраль; Альбино отвязал свою лошадь и немедленно принялся седлать ее.
Молодой человек не мог понять ласкового и радушного обращения с ним своего хозяина. Чем интимнее становилось его сближение с этим человеком, тем более тот становился загадочным для него. Он являлся ему в таких разнообразных красках, что принимал размеры неразрешимой проблемы.
По тому, что он сам сказал ему, и по тому, что после добавила Марцелия, дон Альбино готов был принять дона Маркоса скрывающимся преступником, проливавшим кровь как воду. С другой стороны, его столь кроткая улыбка, голос, такой симпатичный, взгляд его, такой честный и откровенный, приводил в сомнение дона Альбино, и он задавался вопросом, не тяготел ли над этим человеком таинственный фатализм, фатализм, который против его воли выказывал его характер в ложном свете. Последнее предложение дона Маркоса еще более увеличивало его смущение.
Как бы этот человек, имея дурные намерения против меня, так добровольно предоставил мне оружие?
Все эти мысли кружились в его голове в то время, когда он седлал свою лошадь с той тщательной заботливостью, с какой кавалеристы, которые знают, что их жизнь зависит от их лошади, занимаются этой операцией.
Когда лошади были готовы, оба всадника взяли их за узду, провели сквозь зал и вывели из дома.
Они сели в седло.
Дон Маркос свистнул, и двое мужчин, которых дон Альбино еще не заметил, тотчас же явились.
— Я уезжаю, — сказал он, — поберегите нинью.
— С Богом, ми амико, — ответил один из двух людей, — когда вы возвратитесь, то найдете все в порядке.
— Едем! — сказал дон Маркос, пришпоривая свою лошадь.
Оба всадника скрылись вдали. Дон Альбино был грустен: ему так хотелось, чтобы Марцелия подошла к окну и таким образом простилась с ним, но он знал, что это невозможно.
Всадники безмолвно галопировали рядом. Так как дорога была гадкая, они лишены были возможности разговаривать. Буря почти утихла; дождь перестал идти, ночь была довольно светлая; но еще дул довольно сильный ветер, а раскаты грома смешивались беспрерывно с постоянным ревом волн, ударявшихся об каменистый берег.
Дождь размыл дороги до того, что лошади подвигались только с большим трудом, спотыкаясь на каждом шагу, погрязая иногда по колени в лужах, в которых они рисковали сломать себе ноги; опрокинутые и разбитые ураганом деревья, обломки скал были разметаны, заграждали путь и вынуждали всадников делать бесчисленные объезды и терять много времени.
Наконец, они подъехали к берегу; хотя отлив еще не наступил и беловатые хребты волн замирали у их ног, поездка сделалась гораздо менее утомительной, и они поехали шибче; лошади их галопировали по мокрому песку, но уже окрепшему, поэтому они не встречали уже на своем пути тех препятствий, которые задерживали их до этого.
— Так! — произнес дон Маркос, осматриваясь внимательно кругом. — Теперь, я думаю, нам можно будет поговорить, не рискуя сломать себе шею; к тому же ураган все более и более утихает, и мы скоро отдохнем.
— Какого вы мнения об этой прогулке, которую я заставил вас сделать?
— Право, я нахожу, что она прекрасна.
