Гарри Тертлдав - Верни мне мои легионы!
Испокон веков во всех военных лагерях римлян палатки вспомогательных когорт располагались в северо-западном и северо-восточном углах. Скрупулезные во всем, римляне, найдя удачное решение, брали его за правило и уже никогда от него не отступали.
В расположении германцев Арминий и нашел своего земляка — точнее, тот первым его окликнул.
— Привет, Кариомер! — ответил Арминий, сразу узнав гостя.
Поспешно подойдя к соотечественнику, Арминий пожал ему руку и нетерпеливо спросил:
— Почему ты приехал? С матерью и отцом все в порядке?
— Насколько мне известно — да, — ответил Кариомер.
Они с Арминием не состояли в близком родстве, но выросли в одной и той же маленькой деревушке.
— Во всяком случае, когда я отправился в путь, они были живы-здоровы, — продолжал Кариомер.
— Что ж, ты снял тяжесть с моей души, — отозвался Арминий. — Пойдем, поужинаешь со мной — ты, должно быть, проголодался после дальней дороги.
— Ты прав, я голоден как пес.
Кариомер и Арминий получили у поваров миски с ячменной кашей и кружки с вином. С жадностью опустошив миску, Кариомер заявил, что даже не заморил червячка.
— Я все еще голоден, — сказал он, глядя на опустевшую посудину. — Что это за еда — без мяса?
Он выпил и заметил:
— А вино тут в общем неплохое.
— Неплохое, — подтвердил Арминий. — С мясом же дело обстоит так: римляне считают, что из-за мясной пищи воин становится нерасторопным. Может, они и правы, не знаю. Но я уже привык к такой еде. Раньше мне и в голову не пришло бы, что можно обходиться без мяса, а сейчас уже все равно. Я вообще многое привык делать на римский лад.
— Наверное, тебе ничего другого не остается, но…
Кариомер внезапно умолк, потом заговорил снова:
— Но я бы этим заниматься не стал.
— Я не Флав, — отрезал Арминий. — Я…
Он покачал головой, словно отгоняя мошкару. Порой он сам не знал, кто он.
— Ладно, выкладывай новости. Я благодарю богов, что ты не принес дурных вестей о родителях, остальное я как-нибудь переживу. Итак, с чем пожаловал?
Кариомер осушил кружку до дна и с сожалением посмотрел на нее, словно предпочел бы сначала напиться, а уж потом говорить. Однако деваться было некуда, и он со вздохом пробормотал:
— Я хочу кое-что рассказать о Сегесте.
Арминий хмыкнул. Сегест, один из вождей херусков, любил римлян и доверял им гораздо больше, чем Арминий. Впрочем, для Арминия самым важным было то, что Сегест являлся отцом его невесты.
— А что с ним? Он здоров?
— Перед тем как я уехал, был здоров, — проворчал Кариомер.
Совсем другим тоном он рассказывал об отце и матери Арминия, как будто ему вообще не хотелось говорить о Сегесте. Наконец Арминий не выдержал наступившего молчания.
— Выкладывай, что хотел. К чему тянуть? Не затем же ты добирался сюда из дома, чтобы сообщить мне, что там все здоровы.
— Ты прав, — со вздохом отозвался Кариомер.
И все-таки он продолжал мяться, пока наконец не выпалил единым духом:
— Он отдает Туснельду другому!
Говорят, получив рану, не сразу чувствуешь ее. Арминий был с этим не согласен: всякий раз, когда его полосовали мечом или когда в него вонзалась стрела, рана сразу вспыхивала огнем. Но сейчас он уставился на земляка, разинув рот, как будто никак не мог уяснить смысл слов Кариомера. Так оно и было: да, он слышал слова, но они не желали укладываться в голове.
— Кому? — спросил Арминий с придыханием, словно ухающий филин.
Говорят, услышать филина средь бела дня — дурная примета. Но до примет ли тому, у кого отнимают женщину?
— Он обручил ее с Тадрасом, — ответил Кариомер.
Арминий услышал скрип своих зубов. Они заскрежетали, как жернова, и лишь немалым усилием воли он заставил себя прекратить так сильно сжимать челюсти.
Тадрас был примерно тех же лет, что и Сегест, тоже находился в дружественных отношениях с римлянами, но это не объясняло такого решения!
— Почему?
Арминию как будто трудно было выдавить больше одного слова.
— Я не знаю наверняка. Сегест не объясняет мне, почему принимает то или иное решение. Скорее всего, он думает, что ты не вернешься с этой войны. Он хочет, чтобы Туснельда подарила ему внуков… А Тадрас долгие годы был ему верным другом.
— Зачем же тогда он пообещал Туснельду мне? — прорычал Арминий. — Неужели он думает, что у меня нет чести, что я проглочу это оскорбление?
— А как ты поступишь? — спросил Кариомер, охваченный недобрыми предчувствиями.
— Само собой, поеду домой и все улажу, — ответил Арминий. — А что еще, по-твоему, я могу сделать, услышав подобные вести? Поблагодарить тебя за них и заняться прежними делами?
Оглядевшись по сторонам, он понизил голос:
— Ты что, принимаешь меня за римлянина?
— Нет, конечно нет!
Если бы Кариомер ответил по-другому, Арминий, пожалуй, мог бы его убить.
Вестник тоже понизил голос:
— А правда ли то, что говорят о римских женщинах?
— Здесь не так много римских женщин, чтобы я мог судить о них по собственному опыту. Слухи о них ходят цветистые, это верно, но таковы все слухи.
Арминий положил руку на плечо соплеменника.
— А теперь мне нужно сообщить римлянам, что я уезжаю. Они не обрадуются, услышав это, но…
Он пожал плечами.
— Что уж тут поделаешь!
Непосредственным начальником Арминия был военный трибун Тит Минуций Басил: невысокий, поджарый, лысый, с узким лицом и глазами холодными, как метель. Арминий обратился к нему за ужином, оторвав от трапезы, что отнюдь не улучшило настроения трибуна. Неудивительно, что он отнесся с раздражением к словам Арминия.
— Надо же, ему приспичило уехать! — проворчал трибун, выслушав Арминия. — Вот так, посреди похода: собрался — и домой?
— Прошу прощения… командир.
Что Арминий не ценил, так это римскую субординацию, но, когда ему было нужно, обращался к начальству как положено.
— То, что случилось, задевает мою честь. Как бы ты поступил, если бы отец твоей нареченной отдал ее другому?
Он и впрямь надеялся, что Минуций, представив себя на его месте, проникнется к нему сочувствием.
— Я бы затеял против этого двурушника судебную тяжбу, — не раздумывая, ответил Минуций. — И он бы горько пожалел о том, что нарушил обещание.
Его сотрапезники закивали. Арминий имел самое смутное представление о том, что такое судебная тяжба. Кажется, сражение при помощи слов, а не мечей, но сути этого сражения он, разумеется, не понимал.
— В нашей стране такое невозможно, — сказал германец.
— Пожалуй, — задумчиво протянул римлянин, потягивая вино из серебряной чаши и поглядывая на собеседника.
