Стивен Робертс - Пиастры, пиастры!!!
Особое внимание моё привлек лист, сложенный вчетверо и замотанный в отдельную бумагу. Это был рисунок острова, маленького островка, почти правильных круглых очертаний, окружённого рифами, со скалой в западной его части.
Карта была нарисована более профессионально, и сразу становилось ясно, что рисовал её не плотник, а человек, более привычный к перу. В нижнем левом углу красовалась тщательно изображённая Роза Ветров в окружении двух русалок и надувающих щёки бородатых повелителей бурь. Изображение корабля на извивающейся пунктирной линии указывало морской путь или проход между рифов, кои напоминали более острые зубы Левиафана. Пенные волны окружали остров, и разломанный надвое корабль со сломанными мачтами, нанизанный на два клыкастых рифа, служил предупреждением неосторожным мореходам.
Бросалось в глаза и отсутствие координат острова. Место, где из Розы Ветров исходили лучи широты и долготы, было тщательно заштриховано чернилами, и разобрать что— либо было невозможно. Не было сомнений, что сделано это было специально. Для чего? Что такого нахлодилось на том островке, чтоб скрывать его местоположение?
С обратной стороны карты были начертаны каракули, и я узнавал почерк Хэтча — он всегда вначале пытался вырисовывать вензеля, но далее уставал, и в итоге невозможно было разобрать каракулей. Так случилось и здесь — первую строку я прочёл без труда:
«Год 1655 от Рождества Христова, Око Посейдона.»
Начинать с даты было странным знаком, но надпись была именно таковой. Далее, более простым почерком, значилось:
«Nuestra Senora de la purа у limpia Conception». Испанский язык. Что значила эта надпись? Первые слова вызвали у меня мысли о любовных письмах донов идальго своим испанским красавицам, вот только какое отношение могли они иметь к карте небольшого атолла в неизвестном море? Я не мог понять.
Третья строчка состояла из нескольких цифр — «35 000 ф.» и «182 к. с.» и обозначения испанского креста с одинаковой длины лучами. Совсем непонятно, к чему всё это.
Последняя строка более напоминала рисунок мудрёного морского узла. Как я не старался, я смог разобрать лишь слова «песок», «отлив» и«полнолуние», но связать их воедино не представлялось возможным. Более походило на бред сумасшедшего, чем на связную запись.
В купе с картой лежал сложенный листок, исписанный на испанском. Он был до такой степени истёрт и замаслен, что будь даже надписи на английском, я вряд ли бы смог что‑либо разобрать. Ясно было одно — этот лист был много более старым, и зачитан не один десяток раз. А множество подчеркиваний и сносок говорили о том, что бумагу пытались расшифровать или перевести. Ни слова не понимая, я не мог судить о том, что это — письмо или страница из корабельного журнала. Более всего я склонялся к последнему, так как наличие большого числа цифр наводило на мысль о расчетах и координатах. Но точно сказать не мог, а прочесть и понять написанное без переводчика мне казалось невозможным.
Старик не вёл дневника или других записей. Да и писем не получал. Зато среди бумаг я нашёл лист с печатью и витиеватой подписью. В бумаге говорилось, что грехи его велики, однако за верное служение королю и отчизне все обвинения с именуемого Генри Хэтчем, уроженца Девоншира, корабельного плотника «Вайда», сняты и прощены властью и именем короля.
Это было помилование. Гром среди ясного неба! Так вот о каких грехах говорил он тогда. «Вайда». Я слышал о ней, и о Чёрном Сэме. Неужели Хэтч ходил под его флагом?
Что ж такого натворил старый плотник, чем искупил свою вину, что ему даровано было высочайшее прощение? Ещё одна загадка, которую я вряд ли смогу разгадать.
Чтение этих бумаг занимало меня, порождая множество вопросов, ответы на которые я хотел найти. Более всего желал я перевести загадочную страницу на испанском. Дошло до того, что я потихоньку украл из каюты капитана немного чернил и лист бумаги, выдрал из куриного крыла подходящее перо и однажды засел за копирование и восстановление этого документа.
Лист был затёрт так, что многих букв нельзя было разобрать, некоторые были размыты — возможно, бумага побывала в морской воде. Я никак не мог сложить буквы в слова, но когда я стал их тщательно копировать и выписывать, пробелы из едва различимых знаков заменять чёткими и твёрдыми буковками, надписи стали обретать более осмысленный вид. Там, где сомневался, я ставил троеточие, чтоб вписать букву позже. И вот однажды, когда работа перешла да вторую сторону листа, я вдруг сделал открытие, заставившее затрепетать моё сердце.
Новое словосочетание показалось мне знакомым, но лишь вписав третье слово, я вдруг понял, что уже видел его. «Nuestra Senora de …». Не на обратной странице, я проверил это. Так где? На карте! Но не только. Мне казалось, что ещё где‑то.
Остальные бумаги оставались в моём сундучке, и сломя голову я бросился в трюм за ними, чтобы убедиться, что не ошибаюсь.
Среди многих бумаг затерялась одна, неприметная, ничем не интересная, отброшенная мной в сторону за ненадобностью, но, к счастью, не выброшенная. Теперь я смотрел на неё по иному, осознавал новый смысл её присутствия в общей папке. Это была черновая записка на клочке бумаги, по видимому вырванном из книги, и я узнал почерк Хэтча.
«Nuestra Senora de la purа у limpia Conception», 600‑тонный 36‑пушечный корабль. Длина по ватерлинии 140 футов, экипаж 250 моряков и солдат. Спущен на воду в 1620 г. в Гаване как нао, а в 1639 г. прошел переделку в галеон, оснащен дополнительно более мощными орудиями и отправлен в Испанское море с целью охранения торгових и представительських судов Испанской короны, а тако же для перевозки ценных грузов.
Галеоп «Nuestra Senora de la purа у limpia Conception» продолжал службу в Америке до 1651 г, когда корабль погиб во время урагана».
Корабль! И не просто корабль, а галеон, охранявший и перевозивший сокровища Испанской короны!
Значит, старый плотник занимался поисками пропавшего золотого галеона?
И он знал, где искать.
На маленьком островке, затерянном в океане. Их тысячи, этих островков, да ведь нет нужды рыскать по всей Океании. Достаточно лишь взять в руки карту с указанием маршрутов, которыми когда — то ходили золотые караваны. И пройти тем же путём, осматривая все мелкие островки, подходящие под описание!
Дублон я просверлил и носил на шее, на бечёвке. Как память, как талисман, твёрдо поклявшись себе не расставаться с ним ни за что на свете. Я достал его, полюбовавшись золотым блеском на гладкой чеканке. И впервые я поверил, что у меня есть шанс найти еще сотню, тысячу таких же, ждущих где‑то на необитаемом клочке суши. Стоит только найти остров, названный Оком Посейдона.
