Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника
— Любезный В., — с чувством сказал Жильбер, — когда вы у меня потребуете половину моей жизни, я отдам ее вам: другая половина принадлежит Сабине.
— Вся моя жизнь ваша, вы это знаете, и что ни делал бы я для вас, я никогда не выплачу мой долг.
— Теперь, — продолжал Жильбер, — нам нужны документы, запертые в секретном шкафу у начальника полиции.
— Как их достать?
— Я достану.
— Когда?
— Через три дня.
— Вы в этом уверены?
— Совершенно уверен, любезный В.
— Вы самый лучший и самый великий из людей!
— А вы самый умный и самый преданный друг на свете.
В направлении монастыря Сен-Мари раздалось пение петуха.
— Индийский Петух! — сказал В.
— Наверное, есть известия о карете.
— Без сомнения. Пойдемте!
Оба исчезли в темноте.
XXXVIII. РАПОРТ
Фейдо де Морвиль сидел в своем кабинете напротив Беррье, главного секретаря. Их разделял стол, покрытый бумагами. Тут были все рапорты главных агентов, и начальник полиции с секретарем делали по ним справки. Фейдо держал в Руках несколько тетрадей, которые положил на стол перед Беррье. Тот взял тетради и быстро их просмотрел. Закончив читать, он посмотрел на начальника полиции, который смотрел на него, по том они одновременно покачали головами.
— Это будет иметь продолжение или нет? — сказал Беррье.
— В том-то и вопрос, — ответил Фейдо.
— Положение затруднительное.
— Увы, да!
— Что говорит король?
— Еще ничего.
— Что говорит герцог Ришелье?
— Он находится в сомнении.
Фейдо встал.
— Открыто объявить себя на ее стороне, — сказал он, — помочь ей освободиться прекрасно, и я не мог бы сделать лучше, если бы был уверен в ее успехе… но если это мимолетная интрижка…
— Это будет не первая, — заметил секретарь.
— После смерти герцогини де Шатору король не любит никого… серьезно.,
— Да, розовый трон прекрасной герцогини все еще не занят.
— Будет ли у нас теперь королева с левой руки?
— Ах! Если бы это можно было знать точно!
— Я через час был бы у нее, а муж ее остался бы в Лионе.
Фейдо медленно начал ходить по комнате, Беррье следил за ним взглядом. Начальник полиции опять сел напротив секретаря.
— Перечитаем эти рапорты! — сказал он.
Беррье опять взял бумаги.
«Вчера утром, — читал он, — герцог Ришелье послал Сен-Жана, своего доверенного слугу, к мадам д’Этиоль. Сен-Жан был принят тайно. Он спросил Эйлали, горничную мадам д’Этиоль. В комнате Эйлали Сен-Жан и виделся с мадам д’Этиоль. Он просил ее назначить свидание его господину в этот же день, прибавив, что герцог должен говорить с ней о деле очень важном. Мадам д’Этиоль ответила герцогу Ришелье, что она не может принять его у себя, но что в этот день она поедет гулять — в сад Тюильри и в два часа будет на большой аллее. Герцог Ришелье отправился в Тюильри и нашел там мадам д’Этиоль. Между ними произошел разговор, итогом которого был договор. Никто из гулявших, проходя мимо них, не мог, конечно, предполагать, что они вели беседу о королевских удовольствиях. В половине шестого кавалер Морлиер приехал за Норманом д’Этиоль. Тот хотел увидеться с женой перед отъездом, но мадам д’Этиоль была нездорова уже два часа и заперлась в своей комнате, так что муж вынужден был уехать, не простившись с ней. В семь часов мадам д’Этиоль вместе с Эйлали, которая все приготовила, спустилась по лестнице в сад. Она была закутана в коричневое, манто. Было темно. Эйлали, за которой ухаживал садовник, имела копию ключа от калитки сада. Эта калитка выходит на улицу Воробьев. Вам известно, что мадам д’Этиоль живет отдельно от своего дяди, главного откупщика Турншера, и что этот особняк находится напротив особняка Мазарини. Мадам д’Этиоль вышла пешком со своей горничной. Герцог Ришелье ждал ее в карете. Она села, и карета поехала в Версаль. В девять часов вечера герцог вошел в малые апартаменты под руку с мадам д’Этиоль, которая, сбросив кружевную накидку, закрывавшую ее, оказалась в очень богатом и изысканном наряде. Бине, камердинер короля, пришел просить мадам д’Этиоль пройти в столовую. Были приглашены Люксембург и Ришелье. Ужин был очень веселым».
— Здесь, — прибавил Беррье, улыбаясь, — есть одно замечание, доказывающее, что наши агенты — люди действительно ума необыкновенного: после первой фразы: «Ужин был очень веселым», поставлено многоточие и прибавлено: «Я считаю обязанностью выйти в этот момент из малых апартаментов и задернуть над моим рапортом занавес тайны».
Фейдо улыбнулся.
— Деланд вовсе не глуп, — сказал он.
— Я продолжаю, — сказал Беррье, переводя глаза на рукопись:
«Рассветало, когда герцог потребовал карету. Король, видимо, был раздосадован необходимостью этого отъезда и высказал это в таких выражениях, что вселил радость в сердце мадам д’Этиоль и вызвал краску на ее лице. Король потребовал обещания, что скоро будет новое свидание. Герцог и мадам д’Этиоль сели в карету в ту минуту, когда бледная зимняя Аврора заставила побелеть вершину деревьев парижской аллеи. Если ужин был веселым, то возвращение должно было быть печальным. Сен-Жан, доверенный слуга герцога, рассмотрел, что происходило внутри кареты, через щель, которую он сделал в карете, и которая оказывает ему большие услуги. При отъезде не произнесли ни слова. Герцога можно было извинить: повеса мало что может сказать женщине, когда между ними стоит непреодолимая преграда. Несмотря на свою любезность, герцог положил голову на подушку кареты и спокойно заснул. Мадам д’Этиоль прислонилась к другой и сделала то же самое. Сон был так глубок, что Сен-Жан почтительно должен был прекратить его по приезде. Он кашлянул, заговорил и, наконец, должен был дернуть герцога за рукав. Эйлали, горничная, ждала у калитки сада. Мадам д’Этиоль возвратилась домой, не возбудив ни малейшего подозрения.
В полдень д’Этиоль пожелал видеть свою жену — его впустили. „Как вы провели ночь?“ — спросил он (не обвиняйте меня, монсеньор, что я приукрашиваю: я передаю точные слова Эйлали). „Хорошо! — ответила мадам д’Этиоль. — Со вчерашнего вечера я чувствую себя лучше“. Муж возразил: „Вы кажетесь, однако, немного бледной“, на что она отвечала: „Это последствия кризиса“. Он встревожился: „Эти кризисы, может быть, слишком сильны, надо стараться их предупредить“. Она пообещала впредь принять меры предосторожности. Затем д’Этиоль пожаловался, что очень плохо себя чувствовал почти всю ночь. Мадам поинтересовалась, что с ним случилось. „Вчера вечером я ужинал с друзьями… Я чувствовал себя очень хорошо, у меня был прекрасный аппетит, но этот Морлиер заставил меня слишком много пить“, — отвечал он. „Фи!“ — сказала мадам д’Этиоль, презрительно отвернувшись. „Милая моя, это совсем не то, что вы думаете…. У меня вдруг начались боли в желудке. Я думал, что у меня воспаление“, — пришлось оправдываться тому. Они посоветовали друг другу полечиться. „У меня болезнь скоро пройдет, если я останусь в своей комнате целую неделю и не буду принимать никого“, — сказала мадам д’Этиоль. „Целую неделю! — вскричал муж. — Это очень долго!“ Она отвечала: „Надо уметь терпеть. Мне необходим абсолютный покой, и я предупреждаю, что моя дверь будет часто заперта“. Тот сдался: „Увы! Милая Антуанетта, я буду в отчаянии, но прежде всего берегите себя. Я сам буду отдыхать целый день, потому что сегодня вечером я опять ужинаю с этим воплощением дьявола, Морлиером, который приедет за мною и обещал еще лучший ужин, чем вчера“. Мадам согласилась: „Ступайте и отдохните!“
