Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова
– Здорово, малой, – сказал человек. – Из Амакинского посёлка по рации сообщили, что ты пропал. Вот мы и отправились на поиски. Быстро обнаружили твои следы. Да тут у нас есть ещё одно дело…
– Кто вы? – выдохнул я.
– Осип Поводырёв. Там… – Он неопределённо махнул рукой. – Моя жена рыбу ловит. Нам нынче надо много рыбы. Той, что я уже наловил, не хватит. Надо будет ещё эhэкээна подкормить.
Тут я заметил возле палатки большую плетённую из ивовых ветвей корзину, полную рыбы.
– Там умирает медведь!.. – сам не свой от волнения выпалил я.
– Эhэкээн? Ты нашёл его? – Казалось, эвенк вовсе не удивился. – Большой рыжий? Он наш дедушка, но называет себя матерью зверей. Смешной чудак.
– Да! Медведь!
Он сначала приложил палец к губам, а потом поманил меня пальцем.
– Подойди. Ты голоден. Ухе ещё повариться бы десять минут, но я вижу, что ты очень голоден.
Говоря так, он принялся большой ложкой черпать из казана дымящееся варево. Эвенк накладывал в берестяную миску куски едва сварившейся рыбы и щедро поливал их бульоном, в котором плавали золотые кружочки жира.
– У тебя есть хлеб? – спросил он, протягивая мне берестяную миску.
– Сухари. Сейчас принесу.
Я солгал. Лезть в палатку за сухарями недостало сил. Я выхватывал из дымящегося бульона куски рыбы, совал их в рот, облизывал жирные пальцы. Обжигал пальцы, обжигал губы и нёбо, но ел. Потом пил бульон маленькими глотками, дуя на него. Опустошив миску, попросил добавки. Эвенк наблюдал за мной с характерной для людей его племени загадочной улыбкой.
– Вот и ты стал, как один из людей Ан дархн тойо́на – ешь, не используя ложки и вилки, – проговорил он, приняв у меня из рук берестяную миску. – Я вижу, ты сыт. Тогда покорми и Изначального важного господина. Он тоже голоден и ждёт.
И он наполнил похлёбкой третью миску. Я стоял в нерешительности с полной миской в руках. Впопыхах, едва почуяв запах ухи, я отбросил назад забрало накомарника и теперь мог смотреть на розовеющее закатное небо чистыми глазами. Одуряющий запах дыма щекотал мне ноздри. Я чихал, утирал рукавом сопли и снова чихал. Странное дело, я дышал дымом, но бронхи мои и глотка очистились от заразы. Галечная коса, на которой стояла моя палатка – место тихое, защищенное от ветров высоким берегом реки и зарослями ивняка, растущими у самой воды. Как любое хорошо защищённое от ветра место, галечная коса буквально кишела гнусом. В ясную, безветренную погоду облака насекомых колыхались, мешая видеть небо. Но сейчас мне, сытому и почти здоровому, ничто не мешало наслаждаться видом заката, отражающимся в гладкой воде речной излучины. Гнус исчез. Ветер стих. Лишь в зарослях ивняка отчаянно трещала какая-то птица, словно призывая на помощь. И я вспомнил вдруг об обещанных, но так и не доставленных сухарях, вспомнил и об умирающем на болоте медведе.
– Медведь! Он умирает на болоте! Он просил пищи… рыбы… Кажется!!! – вскричал я.
Эвенк кивнул.
– Эhэкээну надо помочь. Но мы не сможем сделать это, не умилостивим Ан дархн тойо́на и Ан дархн хоту́н. А потому…
Недолго думая, я выплеснул содержимое миски под корни ближайшего ивового куста. Эвенк рассмеялся.
– Ан дархн тойо́на ты умилостивил. А теперь пойдём искать его жену, – проговорил он, поднимаясь на ноги.
Я послушно последовал за ним в заросли ивняка, туда, где в скрытом от посторонних глаз бочаге играла разжиревшая за лето рыба.
* * *
Эвенк шагал легко, обламывая на ходу ивовые ветки. Скоро в его руках оказалась их целая охапка. Он ловко ставил ноги, обутые в торбаса, только на твёрдые кочки, и ни разу его нога не провалилась в болотную хлябь. Он непрерывно твердил то ли молитвы, то ли заклинания на не понятном мне языке и ни разу не обернулся. Шагая следом, я просто повторял его движения, а иногда и слова. Легче всего мне давались имена: Ан дархн тойо́н и Ан дархн хоту́н. Это упражнение поначалу стоило мне немалого труда, но я быстро приноровился. Только однажды я решился обеспокоить моего поводыря вопросом:
– Ан дархн тойо́н, или Изначально важный господин, – это ты. А Ан дархн хоту́н – Изначально важная госпожа? Какая она?
Эвенк остановился, обернулся, и я снова узрел его загадочную улыбку.
– Я Осип Поводырёв, – ответил он.
– Это по советскому паспорту. А на самом деле? Ты ведь якутский бог?
Эвенк снова рассмеялся.
– Это последствия лихорадки. Ты всё ещё не вполне здоров, сынок.
Покровительственно похлопав меня по плечу, он раздвинул ветви ив, и мы оба увидели розовую гладь озерца, совсем небольшого. Его можно было бы принять за огромную лужу, как та, в которой умирал старый медведь. Однако я знал, что глубина подобного озерца, каких немало встречается в болотистых зарослях по берегам рек, может достигать нескольких метров. Такой водоём – ловушка для рыбы, попадающей сюда во время половодья. Такое озеро – находка для рыбака. Добычу можно черпать ведром. Нечто подобное и делала женщина-эвенк, обряженная так же, как и её муж, в одежду из тонко выделанной замши и обутая в торбаса. В косах женщины при каждом её движении позвякивали колокольчики. Приступая к работе, она не сняла своих украшений – запястья её обременяли браслеты с самоцветными камнями. Блестящие кольца унизали пальцы. На шее позвякивал каскад ожерелий. Её движения вовсе не походили на физические усилия тяжело работающего человека. Она опускала в воду большой сачок на длинной ручке, водила им из стороны в сторону, а потом ловким движением подсекала. Всякий раз, когда она вытаскивала сачок из воды, в нём бились, трепетали несколько рыбин. Мелочь величиной с половину локтя или меньше, она бросала в воду, а крупную добычу складывала в большие корзины. Когда мы явились на берег бочага, три из пяти её больших корзин уже были полны, но работа шла полным ходом и можно было надеяться, что в ближайшее время она заполнит их все.
– Это и есть Ан дархн хоту́н? – тихо спросил я.
Эвенк по фамилии Поводырёв снова рассмеялся.
– Это моя жена, Аграфена. Она ловит рыбу. Смотри: много уже наловила. Дедушка будет сыт.
Женщина обернулась на его голос, уставилась на нас фиалковыми глазами. Я остолбенел. На коротком моём веку мне доводилось повидать множество людей из племени эвенков, но ни у одного из них я не видел таких вот удивительных фиалковых глаз.
– Он назвал меня Ан дархн
