Александр Авраменко - Красно Солнышко
– Эй, где мне найти старшего?!
Крут вперёд шагнул:
– Я – воевода этих людей. Что нужно?
Тут же все нукеры с коней спрыгнули, и у слава едва челюсть не отвисла от удивления: они откуда-то коврик вытащили, прямо по земле расстелили. Потом сняли старика с лошади, усадили на него, сзади стали стенкой короткой. А дед степной рукой указал перед собой: мол, присаживайся. И толмач повторил:
– Садись, воевода. Говорить с тобой Бурай-хан хочет. Хорошо говорить.
– За слово денег не берут, – буркнул Крут, но сел.
Внимательно смотрит на него старик, потом что-то на своём языке брякнул, толмач долдонит следом:
– Ты – настоящий воин. Умеешь драться. И честно себя вести. Потому хочет Бурай-хан спросить тебя: не ведаешь ли ты о дочери нашего племени, среди вас живущей. И жива ли она? Какова судьба её?
– Ты про жёнку Храброву спрашиваешь, что ли? Йоллу-лучницу?
Старик как услышал имя, затрясся даже. Затараторил, что сорока белобокая. Едва толмач дождался, пока старик закончит, сразу следом начал переводить:
– Что значит – жена Храброва? Почему? И отчего у неё прозвище такое?!
Пояснил Крут степенно:
– Тугаринка ваша, Йолла по имени, стала женой моего друга, воеводы второго дружины нашей, Храбра. А лучницей её зовут за умение стрелять не хуже, чем мужчины. Живёт она с Храбром уже третий год. Дитя у них народилось. Мальчик. В граде Йоллу уважают. Обид не чинят. Ибо она теперь честная жена воина нашего.
Переводчик выслушал, сказал старику, что ему славянин сообщил, тот расплылся в улыбке, снова заговорил.
– Утешил ты Бурай-хана, славянский воин. Рад отец, что дочь его счастье своё нашла, хоть и не нашего роду-племени. Счастлив, что дедушкой стал Бурай-хан. Но как она могла нарушить обычай? Согласиться на это замужество? Или заставил её твой друг силой за него замуж пойти?
И при этих словах сузились глаза старика, понял Крут, что тот не хуже толмача на его речи говорит, потому глаз не отвёл, взглянул с не меньшей силой, чем у хана, ответил:
– Заставил, когда с того света её вытащил. У торговцев живым товаром выкупил. Добротой своей да лаской. Вот тем и взял в плен девичье сердце. И своё взамен отдал. Поранена твоя дочь была сильно. А Храбр её на ноги поставил, вылечил. У смерти выдрал. Потому и согласилась она стать его супругой верной. И живут они в согласии и счастье. Храбр в нашей дружине, говорю, второй воевода. А сколько воинов у него в подчинении, сам думай. Я командую этими… – повёл рукой на лес мачт и тучу народу, позади него возвышающуюся.
Глянул хан, опять в улыбке расплылся – понравилось ему, что зять славянский столь могуч. Потом снова глаза сузил:
– Но муж её наш обычай нарушил…
Вспомнил тут воевода, что ему дед-ведун говорил, подозвал к себе Мала верного, шепнул ему на ухо кое-что. Убежал воин. Хан напрягся, потом расслабился – копьё мира с ним. Не тронут его славяне. К тому же понял, что раскусил его собеседник, сам заговорил:
– Жаль, не увижу я больше дочь любимую. И внука своего. Семь сыновей у меня было. Все сгинули в битвах и сражениях. Одна Йолла оставалась, звёздочка моя. Когда узнал я, что пропала она в походе, горевал сильно. Да услышал от заезжих купцов, что некий славянин с Громовником на доспехе купил себе деву нашего племени в Арконе. Потому и направил свои стопы сюда, чтобы узнать, не дочь ли это любимая моя. Да опоздал. Уже уплыла она неведомо куда. Всё время в неведении страдал, пока не узнал, что должны нынче вновь корабли со знаком Грома появиться. Потому приехал сюда весной и ждал их. И дождался…
Тут Мал явился со свёртком, что-то в чистую тряпицу завёрнуто. Принял его Крут, положил перед Бурай-ханом:
– Дочь твоя просила меня передать тебе это…
Развернул полотно старик, и ахнули все – кусок чистого золота с конскую голову величиной. И похож даже внешне…
– Всё сокрушалась Йолла-лучница, что не может супруг её заплатить выкуп племени за увод её. И Храбр отправил со мной этот слиток, чтобы при удаче передать его тебе, Бурай-хан…
Замер старик. Заблестели глаза его подозрительно. Тронул пальцами злато. Провёл по гладкой поверхности. Задрожала губа нижняя, но справился он с эмоциями. Достал из-за пояса плеть узорчатую, хитрыми знаками изукрашенную, Круту протянул:
– Возьми, славянин. Передай Йолле. Она знает, что это. Спасибо. За всё.
Поднялся, руку протянул, как равному. Тугарин – славянину. Крепко было пожатие старика, несмотря на годы. Сразу видно – мечом и умением завоевал он титул свой и положение. Воины, хана сопровождающие, на лошадь его усадили, ковёр скатали, кивнули на прощание славу, тоже как равные. И умчались.
Подивился народ на всё это. Не бывало ещё на их памяти подобного…
А в вечор, когда Ярило уже спать собирался, явился толмач тугаринский, пригнал десять коней в подарок зятю. Все вороные, рослые, сильные, злые. Гривы длинные, хвосты от рождения не стрижены. Глаза кровью налиты, копытами бьют. Но красавцы, как один! Настоящие боевые кони. Отдал гонец подарок ханский славам, передал, что негоже тугарину без коня родного. Умчался.
А тем временем и погрузку закончили. Все уместились. И места даже ещё немного осталось. Туда Крут распорядился воду грузить. С провизией-то у него всё отлично было – набиты трюмы лодий пеммиканом меднолицых. А он куда сытнее мяса и не приедается, как что другое. Хватит на плавание всем. И с новичками поделятся. С теми, кто на простых лодьях со славами пойдёт в новые земли.
Переночевали у берега арконского, а поутру в море вышли. И снова чудо – опять ветер попутный, на вёслах и не сидит никто. Мчат корабли по морю синему, радуются славы, что домой возвращаются. Правда, полную скорость развить не удаётся – держат караван простые лодьи арконской работы. Не могут они так же быстро, как двулодники, по морю идти. Неуклюжи да неповоротливы. Ну да ладно. Всё равно сейчас главное – Оловянные острова миновать да выйти на земли Кипящей воды. Там и запасы пополнить можно, и водой пресной разжиться.
Чем дольше шли лодьи, тем больше порядка становилось на них. Как обычно, без дела дружинники не сидели – переписывали тех, кто на борту их кораблей находился: имя-прозвище, лет сколько, родом откуда, из каких краёв, какое ремесло знает. Перебрасывали друг другу свитки берестяные стрелами, хвалясь меткостью. А в каморке корабельной на первом двулоднике Крут сидит, свитки набело перемарывает на пергамент. И считает, сколь народу с ним идёт ныне в Славгород: бывших полоняников – пять тыщ и двести сорок один. Из них мужей – четыре тысячи и девять сотен. Возраст – от двенадцати до пятидесяти годов. Но в основном мужчины молодые либо возраста среднего. Редко в полон берут детей и стариков. Обычно их убивают… Жёнок… На лодьях – всего три сотни и сорок и одна. Молодые. Красивые. Одна на сносях. Ссильничали, гады, ромеи. Уж больно красива дева… Далее: гости торговые с семьями и домочадцами. Тех десять лодий. На них семьи. Это радует. А то ведь женского пола постоянно недостаёт в граде. Опять вот придётся на промысел идти. Добывать жён новым холостякам… Так на этих десяти лодьях пять сотен и ещё десяток народу. Из них детей разного пола – восемь десятков, кому шестнадцати не исполнилось… Опять считаем далее – десять лодий, что ведун дал. На них наряда три сотни человек. Опять же – мужи все. Вот же… И пять лодий сам Крут купил. Туда пришлось из дружины народ выделять. Так что считать не надобно. Подводим итог… Шесть тысяч и пятьдесят одна душа идёт с караваном… Аж в висках заломило у Крута от этой цифири – ведь сейчас в Славгороде живёт меньше, чем прибудет… С ума сойти… Тревожно даже как-то. А ну как захотят они иные порядки установить, чем сейчас устроены? Но тут же успокоился: не видал он чёрных и пустых душ, когда людей мимо него водили. Значит, примут новый уклад как должное. Вот только с жёнками опять беда страшная. Только вроде все обзавелись, и на тебе… Эх, придётся опять в гости незваные наведываться. Либо у меднокожих всех скво скупить… Почесал в затылке, дальше углубился в бересту – кто каким мастерством обладает… Расписать, прикинуть… Однако не такое лёгкое это дело… Впрочем, тут уже князьям думать. Гостомысл найдёт, куда самого бесталанного пристроить, чтобы тот пользу приносил…
