Саймон Скэрроу - Орел и Волки
Сам он неистово дрался, удерживая свою позицию, и с нарастающим исступлением неустанно рубил и колол. Лицо центуриона искажала гримаса ярости, но внутренне он ощущал удивительное спокойствие и постоянный приток странным образом окрыляющих его сил. Именно ради этого он и жил. Именно на это больше всего и годился. Вот единственная непреложная истина, какую ему довелось наконец-то познать. Он был рожден для боя, а потому даже теперь, перед казавшейся неминуемой смертью, чувствовал себя удовлетворенным и совершенно счастливым.
— Ну вы, хренососы, давайте! — выкрикнул он, обводя пылающим взглядом десятки повернутых к нему запрокинутых лиц. — Это лучшее, на что вы способны? Ну, недоноски! Вперед!
Ближний легионер бросил на центуриона встревоженный взгляд.
— Чего уставился? — проревел Макрон, разваливая, как перезрелый арбуз, голову подвернувшегося под его меч дуротрига. — Проникай в природу вещей!
— Командир!
Легионер отпрянул от неприятеля.
— Смотри! Мы горим!
Из-под дощатого днища повозки появились щупальца дыма, оттуда уже пробивались и красноватые язычки. Дыма, клубящегося вокруг фуры, становилось все больше, и солдат перекинул ногу через задний борт.
— Стоять! — рыкнул Макрон. — Никому без команды не прыгать!
Провинившийся легионер поспешно вернулся на место, успев поразить взбиравшегося на телегу врага. Внизу, под днищем, с треском разгоралась сухая солома, пламя быстро распространялась, пахнуло гарью, воздух стал едким. Глаза Макрона вдруг заслезились так сильно, что он зажмурился и лишь с усилием смог их открыть.
Невероятно, но дуротриги продолжали рваться вперед, прямо в пламя, уже стеной поднимавшееся от колес и лизавшее борта фуры. Они даже пытались орать свои кличи, но вскоре бросили, задыхаясь от кашля. Дымом, подсвеченным красными отблесками, заволокло все вокруг, превратив римлян, защищающих проход в Каллеву, в тени, пляшущие среди языков бьющего отовсюду огня. Неожиданно Макрону обожгло ноги. Он бросил взгляд вниз и увидел, что дно повозки уже начало прогорать.
— Убирайтесь! Бегом на базу! Живей!
Легионеры повиновались, перебрались через груду копий и попрыгали с дальнего борта телеги на улицу. Макрон переместился на пятачок, где огонь еще не был силен, и огляделся, желая убедиться, что враг не прорвется сквозь полыхающую преграду. Затем он повернулся, бросил на землю свой меч и щит, а сам прыгнул следом, но не устоял на ногах, грохнулся и неуклюже перекатился на четвереньки. Падение выбило из него воздух, так что мгновение он не мог даже вздохнуть, а когда попытался, то глотнул порцию едкого дыма. Горло перехватило. Он скорчился, борясь с приступом тошноты, но тут кто-то схватил его за руку и помог встать. Центурион сморгнул слезы и увидел Фигула.
— Уходим, командир!
Всунув меч и щит в руки центуриона, Фигул потащил его от пылающей фуры.
— Парень… тебе положено быть со своими людьми, — еле выговорил, давясь кашлем, Макрон.
— С ними все в порядке, командир. Я послал их вперед.
— Погоди!
Макрон оглянулся на ворота. Повозка полыхала вовсю, яркие, жаркие языки пламени с ревом и треском взметались ввысь, поджаривая и настил, и осыпающиеся стены. Центурион удовлетворенно кивнул: проход в город для врага был закрыт, во всяком случае на какое-то время, однако, чтобы взобраться на вал, дуротригам потребуется не так уж и много времени. Как ни крути, а Макрон обеспечил защитникам Каллевы только краткую передышку.
— Уходим.
Едва услышав, как таран проломил ворота, Катон отдал приказ отступать. Мандракс поднял штандарт над головой и стал медленно размахивать им из стороны в сторону. Бойцы когорты Волков, увидев сигнал, побросали свои посты, спустились с валов и понеслись через город к базе. Удостоверившись напоследок, что знак был замечен всеми, Катон поманил Мандракса. Оказавшись внизу — на неширокой, не более десяти шагов в поперечнике, полосе, образованной валом и стенами хижин, которая вилась вдоль всего оборонительного периметра Каллевы, они устремились в просвет между нагромождениями лачуг. Узкая, извилистая улочка уводила в глубь города, и на бегу Катон видел встревоженные лица людей, взиравших на удиравших солдат из дверей, мимо которых они проносились. Молодой центурион понимал, что очень скоро горожанам придется несладко, но сейчас он ничего не мог для них сделать, не мог даже ничего прокричать в утешение, а потому, слыша за собой топот Мандракса, просто мчался и мчался вперед, спеша к последнему оборонительному рубежу. Укрепившись на базе, и римляне, и атребаты будут отбивать атаки врага сколько смогут, а потом умрут.
Катон все последнее время непрестанно дивился тому, с каким спокойствием он воспринял перспективу неминуемой гибели: ему казалось, что страх в таких ситуациях должен быть главным из всех человеческих чувств. Раньше он всегда очень боялся, что ужас парализует его, лишит мужества и не даст встретить свою смерть достойно, однако теперь юношу странным образом больше всего заботило не то, как сберечь жизнь, а как выгодней ею распорядиться, чтобы подольше продержаться против Тинкоммия и дуротригов.
Неожиданно щель между хижинами расширилась, и Катон понял, что он выскочил на главную улицу, ведущую к царской усадьбе. Несколько человек из местной когорты бежали по ней, и они с Мандраксом с ними смешались. Далее в сторону базы отходил широкий проулок, но он оказался совершенно запруженным легионерами и бойцами когорт, тоже устремившимися к римскому лагерю.
Катон с гордостью отметил, что почти никто из атребатов не бросил оружия. Хотя сегодняшнее общее отступление скорее выглядело повальным бегством, люди сжимали в руках щиты и мечи, а значит, заняв новый рубеж, они могли снова встретить врага и, может быть, с большим успехом. Среди бегущих он углядел нескольких легионеров, возвращавшихся от ворот Каллевы.
— Видел ли кто-нибудь Макрона? — воззвал Катон.
Один из солдат обернулся, и Катон ткнул в него пальцем.
— Эй ты, где Макрон?
— Не могу знать, командир! Последний раз, когда я его видел, он с несколькими парнями защищал ворота.
— И ты бросил его там?
— Он сам приказал, командир! — сердито буркнул легионер. — Сказал, что догонит.
— Ладно… Марш внутрь и становись в строй!
Катон бросил взгляд вдоль улицы, ведущей к главным городским воротам, и увидал за сотню шагов от себя, как из-за хижин атребатов выбежали две фигуры. Фигул, более высокий и худощавый, чуть опережал коренастого ветерана, все же проворно работавшего ногами, чтобы от него не отстать. Спустя мгновение они поравнялись с Катоном и остановились, пытаясь отдышаться.
