Хлеб печали - Станислава Радецкая
Она вздохнула и отвернулась.
- Я не привыкла говорить таких слов… В наше время, в нашем возрасте они утратили свою чистоту, потому скажу так: вы дороги мне. Если вы вдруг передумаете держать свою клятву никогда не жениться, и я к тому времени овдовею, можете смело попросить моей руки. Наверное, я не откажу вам, под каким бы именем вы не пришли ко мне.
- От вас ничего не скрыть, - засмеялся он. – Давайте встретимся завтра вечером. Мне нужно будет завтра ваше общество, чтобы отдохнуть душой. Только прошу вас, никогда больше не выдумывайте пустых предлогов, чтобы спасти меня.
Анна усмехнулась в ответ, все еще не поднимая глаз, но ее усмешка вышла отнюдь не веселой.
- Завтра… Да, конечно, - отозвалась она. – Я буду ждать вас.
Она протянула ему руки, и он расцеловал ее ладони, прежде чем распрощаться. Слуга появился из сумерек, как только Анна отошла от него, и Руди некоторое время не двигался, глядя ей вслед. Опять закрапал дождь, и на душе у него стало одновременно светло и тревожно.
Глава двадцать седьмая. Руди. День казни
Смотреть на казнь графиня приехала рано, когда люди еще только раскладывали хворост, кутаясь от промозглой сырости. День был хмурым и пасмурным, и ветер гулял по открытой галерее, играя перьями на шляпах и шуршащим шелком и тонкой шерстью на женских юбках. Вдоль стены навытяжку выстроились солдаты, салютуя графине, когда она с процессией проходила мимо, и Матильда гордилась тем, что ее поставили идти следом, по правую руку. Платье, которое ей сшили, было не слишком удобным, и все время хотелось поправить рубаху, которая пузырем вылезала из корсета при каждом неловком движении. Ах, каким удобным был перешитый и заношенный дедов дублет, который отобрали по дороге в город! Но его, наверняка, давным-давно распороли, и часть ткани и кожи пустили на то, чтобы залатать одежду слуг, а часть отдали старьевщику…
С утра они постились, затем в церкви их напоили подогретым вином, и у Матильды слегка кружилась голова от голода, вина и эйфории; она с нетерпением ждала, когда они отправятся в путь, чтобы доказать, что стоит своего деда и своего отца, каким бы тот ни был. Процессия двигалась так медленно и так важно, что ей едва хватало терпения вышагивать в такт и сохранять серьезное выражение лица.
Наконец графиня подошла к возвышению, на котором стоял резной деревянной трон. Слуги сняли алый плащ с ее плеч и помогли ей сесть, укрыв ей ноги теплым сукном, и собравшиеся внизу люди умолкли, а потом послышались приветственные возгласы. Сверху люди напоминали Матильде старый ковер: шапки и шляпы, чепцы и косынки – всех оттенков белого, серого и черного.
- Велите после казни выставить три бочки вина, - сказала графиня главе городского совета, и тот, состроив почтительную рожу, низко наклонил голову.
Слуги рассадили всех на подготовленные стулья и лавки – сразу рядом с графиней оказались глава городского совета и епископ местного прихода, который спешно вернулся, как только узнал о казни. Матильда беспокойно обернулась, разыскивая для себя место, но графиня поманила ее к себе и усадила на специально заготовленную табуреточку, чуть выше той, на которую она ставила ноги.
- Ты не волнуешься? – спросила она тихо, наклонившись над ее макушкой.
- Почему я должна волноваться? – с напускной лихостью ответила Матильда.
- Очень страшно, когда умирают люди, - произнесла графиня. – Ненавижу казни, хотя многие – например, мой муж, - их очень любят. Если тебе станет невмоготу, просто закрой глаза и заройся в шкуру.
- Мне не может стать невмоготу, - хвастливо заявила Матильда, отнюдь не уверенная в том, что говорит правду. Она вспомнила, как хладнокровно хозяйка предлагала ей убить волка-оборотня, но тут же спохватилась, что это не человек и никогда им не был. Графиня задумчиво потрепала ее по щеке, и Матильда прижалась к ее юбкам.
Отсюда ей хорошо было видно место казни, и Матильда заметила среди слуг внизу высокую фигуру любовника графини. Губы у него были плотно сжаты, а лицо казалось неожиданно старым, когда он поворачивался к Матильде. Он коротко отдавал какие-то приказы, указывая бумагой, свернутой в рулон, на деревянный столб, вокруг которого лежал хворост, много хвороста. Столько приносили дедовы слуги, чтобы топить их дом целую неделю.
Толпа неожиданно заволновалась и расступилась, как волны Чермного моря перед Моисеем. Серый осел со звездочкой на лбу тащил телегу на двух колесах, по бокам которой шли четверо стражников. В телеге сидела связанная и сгорбившаяся старуха, и ветер трепал ее волосы, заплетенные в толстую косу. Рубаха была на ней засаленной, такой серой, что Матильде показалось, что это просто мешковина. Из толпы в старуху полетел камень и попал ей в спину, однако стражники с бранью вытащили негодяя из толпы, и пары ударов кнутом хватило, чтобы преподать всем урок смирения. От удара ведьма лишь больше сгорбилась; ее голова была опущена так низко, словно она желала рассмотреть каждую соломинку на дне телеги.
Матильда вдруг подумала о том, как обжигалась и как это было больно, и как дед мазал ей палец топленым маслом и сметаной. Если люди чувствуют боль сильнее, чем она, то им и умирать на костре во сто крат страшней. Три отрока смело вошли в печь царя Навуходоносора, но их хранил ангел, и они оказались невредимыми. Матильда представила, как ее тоже везут в телеге на место казни, и сжала кулаки. Неожиданно ей
