Поль Феваль - Карнавальная ночь
– Ах! – вздохнул Добряк Жафрэ. – Вот уж воистину подарок!
– И как же мы это оформим? – спросил Ролан, поднеся ладонь ко рту, чтобы скрыть легкий зевок.
Комейроль и Жафрэ придвинулись на стульях.
– Нам бы хотелось немного наличными, – сказал Жафрэ.
– Ну вот! – сказал Комейроль. – Будь я один, я б удовольствовался одним словом господина герцога.
– Но вас много! – бросил молодой художник.
– Увы, – сознался Жафрэ с тяжким вздохом.
Ролан встал и сказал небрежно, будто речь шла о самом пустячном деле:
– Думаю, самое разумное будет выдать вам несколько векселей.
– Прекрасно! – подтвердил Комейроль. – Тридцать заемных писем по сто тысяч франков каждое.
– Как подписывать?
– Ролан, герцог де Клар.
– Ах-ах! – улыбаясь сказал молодой художник. – Итак, мое имя Ролан?
– Разумеется, – отвечал Комейроль, – если сведения или воспоминания, которыми вы располагаете, окажутся недостаточны, ибо вы не были с нами вполне откровенны, Господин Сердце, мы предоставим вам все необходимое. За десять лет, как вы понимаете, мы собрали все подробности. Справки мы навели что надо!
– На чье имя выписывать заемные письма? – спросил Ролан вместо ответа.
Теперь поднялся Комейроль, а за ним тотчас Жафрэ. Комейроль произнес, напирая на каждое слово:
– Может, вам покажется странным, но все поручительства должны быть выписаны на имя господина графа дю Бреу де Клар.
– Боже мой, да нет же, – отвечал Ролан, отодвигая свой стул как бы в знак официального прощания, – это ничуть не более странно, чем все остальное.
Наши дипломаты поклонились, а Комейроль повернулся и направился к двери. Жафрэ пятился за ним. Он был сама учтивость.
У порога Комейроль обернулся.
– Полагаю, мы можем считать дело сделанным.
– Само собой разумеется, – добавил Жафрэ.
– Позвольте, – отвечал Ролан, следивший за ними на расстоянии, – я не связывал себя словом. Положением своих дел я в целом доволен, и оно кажется мне прочным. Но у меня были иные виды. Это идет вразрез с некоторыми моими замыслами. Господа, обещаю ответить вам завтра утром: да или нет. Честь имею быть вашим покорным слугою.
Он просто помахал рукой и повернулся спиной.
Пока Комейроль и Жафрэ шли до ворот сада, они не обменялись ни словом. Очутившись на улице Матюрэн-Сен-Жак, Жафрэ решился заговорить; Комейроль ускорил шаг. Он поднялся одним махом по лестнице нового дома и остановился лишь в столовой у Жафрэ.
– Стакан коньяку! – заорал он. – Задыхаюсь!
– Как по-твоему, – спросил Жафрэ, – что он за птица?
Бывший главный письмоводитель выхлебал один за другим два стакана водки.
– Законченный идиот, – отозвался он наконец, – либо редкий прохвост, либо полицейский агент.
«Ангельская» прическа Жафрэ встала дыбом на его заостренном черепе.
– Который из трех? – пробормотал он. Комейроль буркнул:
– Титулы надо запереть в надежный шкаф с секретом и изменить комбинацию шифра. Я б зарыл его на сто футов под землю. Ах! Да чтоб меня! Да чтоб меня! Не будем рисковать! Какого черта этот идиот Лекок дал себя укокошить!
– У нас есть еще графиня… – предположил Жафрэ. Комейроль хлопнул себя по лбу.
– Фиакр! – приказал он. – И галопом к Маргарите!
Оставшись один, Ролан спокойно обошел мастерскую. Солнце уже закатывалось за высокие старинные дома квартала; в декабре сумерки наступают быстро. Ролан долго расхаживал, временами то хмурясь от горьких мыслей, то улыбаясь сладостной мечте. Одиночки, как он, умеют беседовать сами с собой и в безмолвии советоваться со своей совестью.
На часах Сорбонны звонило четыре, когда он остановился перед картиной, скрытой занавесью. Он отодвинул драпировку, и очаровательные лица юных дев, уже описанные нами, показались из-за ткани в последних отсветах сумерек.
В большом городе всегда немало затворников; я бы не колеблясь утверждал, что ни в одной Фиваиде вы не найдете столько пещерных скитов. Можно быть одиночкой, не произнося при всяком удобном случае пошлых и многословных монологов. Сердце Ролана распирало в груди, губы его приоткрылись, глаза блестели, и свет страстных упований озарил его мужественное лицо.
Сад был полон звуков; Ролан нимало не беспокоился, слыша их. Он заранее знал, что мастерская Каменного Сердца чествовала своего главу в Сен-Никез, и уже был готов благосклонно встретить какие угодно сюрпризы. Гул простуженной бронзы Сорбонны еще отдавался в воздухе, когда взрыв шутихи под его окнами возвестил Ролану о начале ежегодных увеселений.
Тотчас на пару молодых улыбчивых лиц, уже вполовину окутанных ночной мглой, вновь пала занавеска, и Господин Сердце, во всем величии своих властных полномочий, сделал шаг к дверям, навстречу почестям, которыми должны были его осыпать.
И вовремя. Мощная вспышка опалила сад, и в тот же миг чудовищный вопль вознесся к удивленным небесам.
– Да здравствует хозяин и гулянка!
Две длинные цепочки подмастерьев с факелами в руках уходили и терялись из виду перед входом в павильон; со всех деревьев, разом освещенных, словно плоды сказочного сада, свисали цветные стекляшки.
– Ага! – произнес Ролан убежденно. – Да, ребятки, такого, я признаюсь, не ожидал! Это похлеще, чем в прошлом году!
В прошлом году Ролан говорил в точности то же самое; но этого было достаточно, чтобы вознаградить труды этих горемык, которые словно большие дети размахивали факелами и снова разражались своими фантастическими выкриками.
Вояка Гонрекен, разумеется, был во главе первой цепочки; второй командовал господин Барюк.
Каждый нес факел в правой руке, держа левую за спиной. Господин Барюк подал знак, и все вытащили спрятанные руки, вооруженные большими букетами. Целый холм цветов вырос перед крыльцом павильона, на котором стоял Господин Сердце.
– Да здравствует хозяин и гулянка!
– А теперь, – сказал господин Барюк, сняв свою мягкую фетровую шляпу, – Вояка, как всегда, произнесет свою извечную речь. Проглотите языки! В этот миг, в этот торжественный момент, не сметь ни чихать, ни кашлять, ни сопеть… А ну!
Тотчас воцарилась полнейшая тишина. И вот уже Гонрекен, сняв шляпу и не без волнения, сделал шаг к помосту. Однако заговорил он не вдруг, ибо тут, ко всеобщему удивлению, господин Барюк, повинуясь знаку Господина Сердце, поднялся по ступенькам маленького помоста.
Сначала господин Барюк улыбаясь слушал, что тихо говорит ему хозяин; но внезапно побледнел и, шатаясь, отступил на шаг назад.
СИМИЛОР
Господин Барюк был маленький и хладнокровный человек, и прозвище Дикобраз довольно точно передавало его характер. Он ничему, вообще говоря, не удивлялся и вводил всех – кроме хозяина – в заблуждение непроницаемо бесстрастной миной. Любопытный, пронырливый, но при этом не болтливый, он знал великое множество мелких секретов, каковыми делился лишь в случае надобности, и это особенно повышало его вес в этом пестром мирке, где каждому приходилось что-то скрывать.
