Георгий Тушкан - Джура
Козубай рассказывал Джуре о городах, о домах на колесах — поезде, который возит людей, о пароходах — больших кибитках, которые плавают по воде, и о многом другом.
Беседа длилась долго. Джура был взволнован. Он многого не понимал, но старое представление о мире рушилось.
III
Ночью Козубай проснулся от криков. Он выбежал во двор с револьвером в руках:
— Что за тревога?
Он окликнул сторожевого, но на башне никого не было. Сторожевой Шараф, связанный по рукам и ногам, катался по плоской земляной крыше. Козубай подошел к нему.
— Джура пришел и кричал, чтобы я отдал ему винтовку… Я не давал, боролся… Он сильный, как медведь. Винтовку взял и руку мне сломал, а сам убежал, — со стоном говорил Шараф. Козубай развязал его и выстрелил вверх.
Отряд собрался по сигналу тревоги. Защелкали затворы. Вскоре несколько человек поскакали ловить Джуру. — Напрасно мы лечили Джуру, — сказал Козубай сердито. — Он ночью обезоружил Шарафа, сломал ему руку и сбежал. — Да ведь он спит у себя в кибитке, — сказал лекарь, осматривая руку Шарафа, — а рука у Шарафа цела. Козубай быстро пошел к Джуре. Он распахнул дверь и удивленно остановился на пороге: Джура спокойно спал, положив голову на винтовку. Козубай разбудил его и потребовал объяснения.
— Ты сам мне сказал, — волнуясь, говорил Джура, — что винтовка Чиря теперь моя… Я ночью очень соскучился по ней и пошел к тебе, чтобы взять. Сторожевой кричит: «Кто ходит?» Я влез к нему, смотрю: у него в руках моя винтовка. «Отдай», — говорю, а он не отдает. Ну, я её и взял…
— А зачем ты его связал, да ещё и руку вывихнул?
— Я только взял его за руку…
— Слушай, Джура, — спокойно сказал Козубай, — у нас все общее, и ты теперь тоже хозяин наших лошадей, овец, патронов. Но оружия у нас не хватает, и сторожевому выдается дежурная винтовка. Когда придет твоя очередь, ты тоже её получишь. — И, не сдержавшись, Козубай сердито закричал: — Ты должен был меня спросить, а не самовольничать! За самовольство у нас наказывают. Такой у нас закон. Да! Увидишь непорядок — тащи виновных ко мне. Понял? Эх, ты!
— Понял, — ответил Джура.
— Винтовки своей никому не отдавай. Патроны береги: помни, что их мало. Каждый патрон — один басмач.
Все это было сказано так строго, что Джура невольно встал с кошмы.
— На первый раз я тебя прощаю. — И Козубай, положив руку на плечо Джуры, взглянул ему в глаза. — Дикий ты…
Вернувшись в свою кибитку, Козубай вызвал Ахмеда и сказал:
— Что бы ни случилось, молодого охотника Джуру без моего приказа не трогать.
Прошло ещё несколько дней. Джура не расставался с винтовкой и даже за обедом держал её на коленях. Целый день он её чистил, разбирал и собирал, целился в камни, птиц, горы, но не стрелял. Воспитанный в горах, где дорого ценится каждый заряд, он и мысли не допускал, что можно стрелять так, просто в камень. Держался он все ещё замкнуто и джигитов избегал. Шараф, оправдывая свой страх перед Джурой, чтобы избавиться от насмешек джигитов, рассказывал, что Джура немного сумасшедший, что он злой и может так, ни за что убить. Старые джигиты смеялись над Шарафом, и вновь принятые в отряд поглядывали на Джуру недружелюбно и подозрительно, а Джура думал, что добротрядцы до сих пор его сторонятся, потому что считают его недостойным себя. Это оскорбляло Джуру. Он искал подходящего случая показать себя и заслужить одобрение.
Однажды Джура притащил во двор крепости за шиворот двух молодых добротрядцев.
— В чем дело? — сердито спросил Козубай, когда Джура швырнул обоих джигитов на землю, к его ногам.
Джура снял винтовку, болтавшуюся на ремне у него на шее, и ткнул дулом в сидевшего джигита:
— Эти синие ослы стреляли в камень. Они хуже басмачей. Ты сам говорил: «Патроны беречь надо. Один патрон — один басмач». Еще ты говорил: «Не трогай виновных, а приводи ко мне». Вот я и привел.
Джура стоял, гордо подняв голову.
Козубай пытливо посмотрел на него и спросил:
— Скажи, Джура, когда ты был мальчиком, ты учился убивать камнями птиц?
— Учился и убивал.
— А они, — и Козубай показал на джигитов, — они не охотники, а пастухи: они никогда не стреляли из карамультука. Понимаешь?
Джура понял, что он опять сделал промах, и рассердился.
— Я на охоте одной пулей двух козлов убивал, — заволновался он, — а они в одну минуту пять патронов испортили!
— Пусть он сам попадет в камень на шестьсот шагов! Пусть попадет! — кричали обиженные джигиты.
— Попадешь в тот камень? — И Козубай показал на камень, белевший на горе.
Джигиты недружелюбно смотрели на Джуру. Он взял винтовку, быстро прицелился и выстрелил. От камня пошел дымок: это полетели осколки.
— Хорошо, — сказал Козубай и показал на орла, парящего высоко в небе.
Джура снова прицелился и выстрелил. Орел покачнулся и начал падать, взмахивая одним крылом: второе было у него перебито. Джура с презрением посмотрел на джигитов. Он увидел в их глазах изумление.
— Продолжайте стрелять, — сказал Козубай и увел с собой Джуру. — Дикий ты. Как тебя только в отряд брать, не знаю. Подумаю.
— Думай, — буркнул Джура.
После этого случая Таг, восхищенный меткостью Джуры, ходил за ним по пятам и выполнял все его приказания. Даже бегал в кишлак и хвастал, что он друг самого меткого стрелка в отряде. Джура окончательно выздоровел. Рана затянулась, и лихорадка перестала его трясти. Выздоравливая, он не лежал, а слонялся по кибиткам. Каждый день Джура доставлял Козубаю новое беспокойство. Джура ходил следом за Козубаем и все время расспрашивал о различных системах винтовок и револьверов. Однажды он пришел к нему поздно вечером и спросил:
— Вот Ахмед говорит, есть большая, тысячезарядка. Правда?
Козубай хотел спать, рассердился, но ответил:
— Это пулемет. Он может выстрелить не тысячу, а сто тысяч пуль.
Джура побежал к Ахмеду, который к этому времени уже спал, и разбудил его:
— Эй, Ахмед, проснись, что я тебе скажу: не тысячу пуль, а сто тысяч пуль тысячезарядка посылает!
— Хорошо, — ответил Ахмед и перевернулся на другой бок.
— А револьверы стозарядные есть?
Ахмед этого не знал, но, чтобы Джура отвязался, сказал:
— Есть, есть, ты у Мусы спроси, — и завернулся с головой в халат.
Джура пошел к Мусе. Муса долго не хотел просыпаться, а проснувшись, выругался.
— Ты бешеный! — сказал он Джуре. — Зачем ночью бегаешь, народ беспокоишь? Не все ли тебе равно, какое есть на свете оружие? Ведь у тебя только винтовка.
