Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа
Это была слишком надежная тюрьма.
Его дух, как и дух большинства его товарищей, был тесно связан с духом человека, который изо всех сил искал свободу, но разум подсказывал, что, несмотря на невероятную силу и решимость кузнеца, у него не было ни малейшего шанса обмануть своего беспощадного преследователя.
Тот, кто способен выследить слабый след змеи или победить гепарда на его территории, вряд ли упустит тяжелого беглеца, уже начавшего петлять, не способного идти прямо.
Кандидо Сегарра, городской житель и долгие годы моряк, не знал, что в пустыне, лишенной ориентиров, человек, шагая прямо, неизменно склонен отклоняться влево, поскольку одна нога обычно немного короче другой. Если не корректировать курс, он рано или поздно вернется туда, откуда начал.
Юба бен-Малак, рожденный и выросший на бескрайних равнинах, прекрасно знал об этом. Когда ночь полностью закрыла их, он свернул на юго-запад, прошел три часа в темноте и заставил своего мехари опуститься на колени. Прислонившись к нему, он терпеливо ждал рассвета, чтобы забрать свою жертву.
Кандидо, измотанный и жаждущий, встретил рассвет с надеждой на свободу, но лишь издал хриплый вопль отчаяния, увидев, что лучи солнца освещают перед ним фигуру туарега с длинной винтовкой на коленях.
Как это могло быть? Почему солнце вставало перед ним, если он был уверен, что шел всю ночь в противоположном направлении?
Он никогда так и не узнал, что одна из его ног была чуть короче другой.
Одним выстрелом «Владыка Народа Копья» снес ему голову, а затем быстрым ударом острой сабли отделил ее от тела.
Когда голова упала к его ногам, Эметерио Падрон лишь хрипло произнес:
– Двое.
Третий умер от истощения, устремив взгляд на мириады звезд холодной ночи Сахары, а четвертого ужалила рогатая гадюка. Он остался лежать посреди каменистой равнины, с опухшей ногой, ожидая своей кончины в ужасных муках, даже без утешения нескольких глотков воды, чтобы утолить невыносимую жажду.
Туареги считали, что вода – слишком драгоценное благо в столь удаленных от источников местах, чтобы тратить ее на тех, кто все равно не доживет до утра.
Следующей жертвой стала девочка, младшая дочь «Владыки Народа Копья». Он приказал похоронить ее под грудой камней, чтобы шакалы и гиены не добрались до ее худого тельца.
Он присутствовал на похоронах с тем же невозмутимым видом, с каким он, казалось, принимал все жизненные испытания. Туберкулез, унёсший жизнь маленькой девочки, он воспринимал как одно из тех неизбежных бедствий, с которыми его народ сталкивался ежедневно.
Единственное, что могло бы спасти девочку от страшной болезни, – жир из горба верблюда. Но отец знал, что не может ставить под угрозу выживание остальной семьи, жертвуя ценное животное каждые четыре дня ради попытки вылечить самого слабого и беззащитного члена семьи.
Если воля Аллаха состояла в том, чтобы она умерла, ничего больше нельзя было сделать.
После каменистой равнины открылся «песчаный океан» с дюнами, которые были такими высокими, что больше напоминали окаменевшие горы. Затем их путь пролегал через скалистый массив, где они следовали следами древних караванов, пока снова не оказались перед бескрайней равниной.
Устав от лишений, кухонный мальчишка решил положить конец своим страданиям, вскрыв вены о собственные цепи.
– Пятеро.
Когда они отходили от тела, над которым уже начали кружить стервятники, остальные отворачивались, не с грустью, а почти с завистью. Хотя они знали, что останки погибшего в итоге станут пищей для хищников, даже такая участь казалась им предпочтительнее мучительного пути в абсолютное одиночество.
Силы оставляли их. Дневная жара и ночной холод не оставляли им шансов на спасение. Каждый шаг вперед становился все тяжелее, но остановка означала бы неизбежную смерть.
Туареги, их безжалостные преследователи, с тем же невозмутимым видом продолжали вести группу вперед. Их взгляды оставались равнодушными, а решения – безжалостными.
IV
Солнце было хозяином дней.
И лишь на одну неделю оно отказалось от своих прав, когда ветер скрыл его под своим плащом. Этот ветер, хамматан, в союзе со своей верной возлюбленной, песком, стер с лица земли все признаки жизни. Его хриплый и обжигающий голос провозгласил, что, как только он появится в пустыне, ничего другого не останется, и никто не сможет выжить, если только он сам не решит обуздать свою непревзойденную ярость.
Запертые в своих хрупких палатках, укрытых под шаткой защитой высокой дюны, хозяева пустыни внезапно стали ее рабами. А их собственные рабы, оставленные под открытым небом, превратились в отверженных, не желающих признать, что их страдания могут быть еще сильнее, чем те, что они уже пережили.
Шестая и седьмая жертвы были погребены под плащом капризного песка, который, словно играя, вылепливал из их тел изменчивые статуи. В конце концов, от них осталась лишь небольшая дюна, под которой навсегда покоились мечты о свободе тех, кто больше никогда не станет свободным.
Выжившие, если это вообще можно назвать выживанием, – когда солнце снова вернулось в пустыню, – выглядели словно очарованные. Они были неспособны пошевелить ни одним мускулом или произнести хотя бы одно слово. Их горла были настолько пересохшими, а губы потрескались и покрылись коркой, что даже открытие рта для вдоха требовало огромных усилий.
Глядя на них, невозможно было не вспомнить рыбу, выброшенную на сушу, отчаянно пытающуюся вдохнуть немного воздуха. И если бы в тот момент Юба бен-Малак Эс-Саба решил заставить их отправиться в путь, ему пришлось бы казнить их на месте, поскольку едва ли полдюжины из них смогли бы пройти хотя бы сто метров.
К счастью, время, казалось, утратило всякое значение.
Им понадобилось два дня, чтобы набраться сил для движения, и еще пять дней, чтобы добраться до старого колодца с солоноватой водой. Она едва утоляла жажду, но рядом с этим местом туарег решил разбить лагерь, чтобы люди и животные восстановили хоть отдаленные черты живых существ.
– Ты серьезно хочешь убедить меня, что есть нечто хуже всего этого? – спросил Леон Боканегра однажды вечером, оказавшись наедине с хромым. – Еще более невыносимое мучение, чем этот хамматан или бесконечный переход, который мы вынуждены терпеть?
– Так говорят.
– И почему Бог позволяет существовать таким местам?
Сиксто Молинеро пожал плечами, а потом вдруг пристально посмотрел на своего собеседника, сменил тон и с легкой насмешливой улыбкой сказал:
– Когда-то, много лет назад, я слышал от одного старого бедуина любопытную историю о том, почему Сахара стала такой, какая она есть. Хочешь услышать?
– Почему бы и нет? Возможно, это поможет мне понять этот пейзаж.
