Тайна Северного креста - Карус Итела
Он окинул свирепым взглядом притихших сразу сельчан и подал команду своим воинам. Те кинули женщин перед собой в седла, и отряд умчался вдаль, только облако пыли поднялось над дорогой. И снова заголосили женщины и дети, посыпали проклятиями мужики. В Пильно пришла великая беда.
Когда отягощенные богатой добычей пильновские мужики вернулись в село, их встретили необычная тишина и безлюдье – наплакавшиеся бабы и дети сидели по хатам, а мужики пошли к реке, чтобы своими глазами посмотреть еще раз, так ли уж неприступен замок крестоносцев, как о нем говорят.
Тяжелый камень лег на сердце Яська, и так неспокойное в последние дни.
– Ивица, дочка, – закричал он не своим голосом и кинулся в хату. Но там было пусто.
Из соседней двери выглянула старая Сотница и заплакала навзрыд.
– Где девочка моя, зорька ясная? Где Ивица? – вопрошал несчастный отец, а сам уже чуял, что непоправимая беда обрушилась на его голову.
– Нет больше красавицы нашей Ивицы, – запричитала старуха, – увезли ее ироды окаянные в замок свой, а с ней еще троих девок захватили. Ох, горе-горюшко, горе горемычное! Чем прогневили мы Господа нашего, что такую кару наслал на нас?
Тут повыходили из хат другие бабы, все заплаканные, с опухшими от слез глазами и, перебивая друг дружку, рассказали, что случилось в Пильно, пока мужики ходили на болота. Еще три сердца отцовских облились кровью. Заскрежетали в ярости зубы, сжались кулаки, а глаза засверкали лютой ненавистью. Ясько рванулся было в сторону границы, но его удержали. А тут и остальные мужики подоспели, стали утешать, но к реке не пустили.
– Остынь, Ясько, – сказал самый старший их них, мудрый Снытичек, – это дело будем на холодную голову решать. Что девок вызволять нужно, ясно. Но как это сделать, хорошо подумать надо. Мы только от реки пришли. Оттуда, с дуба высокого на пригорке, замок их, проклятых, виден как на ладони. Крепкий замок поставили, ироды. И воинов там видимо-невидимо, не менее дюжины только по стене ходит. А во дворе еще клубятся. Да при оружии все. Они и подойти к замку не дадут, постреляют всех из своих страшных самострелов. Тут думать надо, думать.
Мужики собрались в круг, и посыпались предложения, одно другого заковыристей. Но старый Снытичек отмел их все.
– Не годится это все. Тут нужно хитростью действовать. Нужно заслать в замок самого неказистого из нас, вроде как мед продать хочет. Чтобы выведал, где наши девки и что с ними стало. А потом уже и думать будем, как их вызволить.
Но снаряжать глядача в замок крестоносцев не пришлось. На следующий день, еще солнце в зенит не встало, прискакал с той стороны на захудалой лошаденке родич Яська, кузнец Витек, живущий в городке под крепостью.
– Ох, беда, Ясько, беда, – заплакал он в голос, – увели нашу зорьку ясную Ивицу на продажу, как скотину бессловесную. На веревке потащили ее и других девок из села. И еще, глаза бы мои не глядели на это, поиздевались над нею. Ивица шла, еле-еле ноги переставляла, платье порвано, в крови. А они посмеиваются, змеи окаянные, те, что гонят их, как пастух стадо. Один сказал, я сам слышал, будто комтур похвалялся, что такой сладкой девки давно не пробовал. Но он, мол, не жадный, он и капитану своему дал вкусить сладости этой, и оруженосцу, и нескольким воинам, особо отличившимся. Пусть помнят, дескать, его доброту и служат верно.
От этих слов Ясько побледнел как мертвец и едва устоял на ногах.
– Жизнь свою положу, – сказал сквозь зубы страшным, скрипучим голосом, – а комтура проклятого и капитана его на тот свет отправлю.
И больше не говорил он ни с кем, ушел в свою хату и предался горю. А когда увидели его сельчане на другой день, едва смогли узнать – Ясько постарел лицом лет на десять, а волосы и борода стали белыми.
Когда же прибыл в Пильно ксендз Полабек из Плоцка со своими сопровождающими, село встретило его не радостью, но жалобами и стонами.
– Что же это делается, отче? – вопросил Снытичек. – Мы на княжьей земле живем, а крестоносцы проклятые нами, как своими холопами, распоряжаются. Наезжают в наши земли, как домой к себе, и берут, что хотят.
И поведал старый селянин служителю Божьему все, что случилось в Пильно. Ксендз потемнел лицом. Сердце его сжалось от боли за чад своих, но бессилен был он помочь в этой беде.
– Вы хоть посодействуйте, отче, чтобы князь за нас вступился, чтобы отомстил за боль нашу, – сказал кто-то из мужиков.
– Это навряд ли, чада мои, – с глубоким вздохом ответил ксендз Полабек. – Я, само собой, епископу Плоцкому жалобу вашу подам. Но что скажет князь Земовит, не ведаю. Он не так горяч, как князь Януш. И княгиня его, Александра, не чета Анне Дануте, хоть и кузиной ей доводится. Дружит она с крестоносцами, в гости к ним ездит в сам Мальборк, а они ее весьма почитают и одаривают богато. Не станет она ссориться с великим магистром из-за горя вашего и князю не даст. Время-то вон какое страшное. Вот-вот эти крестом осененные воины на своих братьев-христиан кинутся, будто псы изголодавшиеся. Говорят, что король великий Владислав Ягелло уже к войне готовится. А крестоносцы страсть как хотят, чтобы хоть князья Мазовецкие в стороне остались. И так уже великий князь Витовт с братом своим объединился. Сила у них теперь огромная. Даст Господь, одолеют они зверей этих, в плащи белые одевшихся. А пока, дети мои, смиритесь и молитесь. Молитесь за дочерей своих, чтобы злая судьба избежала их.
Говорит, а у самого слезы на глазах от обид страшных, чинимых крестоносцами, и от бессилия своего.
– Что уж тут молиться, отче, – проскрежетал вдруг своим страшным новым голосом Ясько, – когда дочку мою, свет очей моих и радость сердца моего единственную, эти изверги обесчестили и в чужую землю угнали. Теперь одно остается мне – месть. И коли не может светлый князь помочь мне, сам я справлюсь со злодеями. Жизнь положу, а зверей этих, именем Христа прикрывающихся, изведу.
Старый ксендз не стал Яська отговаривать, хоть и должен был. Болело его сердце за селян, страшную обиду претерпевших. И подумал он, что пусть будет, как в Евангелии сказано, око за око, зуб за зуб.
Ксендз со своими людьми уехал, закончив все дела и даже мяса огромной цапли отведав, что бабы изготовили с великим мастерством, а в селе Пильно начались приготовления к великой мести. Все мужики, как один, взялись за дело. И родичей привлекли с того берега, чтобы в нужный момент нужные слова сказали.
Прошло несколько дней, и в крепости Голлуб начались разговоры, что мазовецкие селяне с того берега такого медведя загнали, какого редко увидишь даже в здешних местах. Вот это зверь, так зверь – сам огромный, шкура роскошная. Повезло, мол, мужикам, продадут задорого.
Дошли эти разговоры и до самого комтура. А он, надо сказать, заядлым охотником был, хоть и не разрешено это уставом орденским. Нарушал он правила частенько и большое получал от этого удовольствие. А шкура медвежья его мечтой была. Вот и решил комтур, что накажет мужиков. Слышал он, что ворчали они громко, когда девок у них увезли. Как посмели? Здесь его сила.
Собрал комтур отряд из дюжины сильных воинов, взял с собой капитана своего лихого и отправился на тот берег. В замке оставил помощника своего, старого рыцаря из захудалого дворянского рода, Зигфрида фон Золлинштайна. Велел ждать их на другой день к вечеру. Подумал, видно, что и поохотиться не мешало бы на той стороне – леса там знатные.
Но прошло два дня, и три миновало, а комтура все нет. На четвертый день Зигфрид не выдержал тревоги и, взяв с собой отряд из пятнадцати кнехтов в полном вооружении, поехал по следам своего командира.
Село Пильно встретило их полной тишиной. Нигде ни курица не закудахтает, ни собака не залает. Пусто и тихо. Зигфриду стало не по себе. Велел он кнехтам стать в боевое построение и повел их по дороге, ведущей в лес. Не так далеко и ушли они от села, когда открылась их глазам большая поляна, а на поляне той небывалое зрелище.
В самом центре поляны высилось устрашающее сооружение. Огромный крест, сделанный из неотесанных бревен, сбитый деревянными же гвоздями и связанный крепкими ремнями. А на обоих концах длиннющей перекладины, уравновешивая друг друга, висели два тела. С ужасом узнали прибывшие в одном из них своего славного комтура Гуго фон Снехштейна, а в другом – капитана Зибеля Херша. На плечах комтура, как насмешка, белел рыцарский плащ с черным крестом. У основания страшного сооружения был туго привязан оруженосец комтура Ульрих. Лицо его выражало безмерное страдание, штаны были спущены и залиты кровью. А на дальнем краю поляны, где начиналось зеленое на вид, топкое болото, лежало еще несколько тел, сраженных чем-то тяжелым, и кое-где в болоте блестели среди травы блестящие шлемы.
