Альфред Мейсон - Пламя над Англией

— Безусловно, сэр, если придет надобность, вы найдете средство справиться с этой трудностью.

Уолсингем был терпеливым человеком — имея хозяйку со столь переменчивым нравом, как у Елизаветы, ему приходилось быть таковым. Но он уже начинал терять терпение. Робин определенно не так глуп, как можно судить по его словам. Если его широко открытые глаза и чувствительное лицо не внушали особых надежд в этом отношении, то сегодняшнее поведение в школьном дворе служили веским доказательством. Робин уходил от разговора с какой-то целью — возможно, совершенно никчемной, вроде мечты о блистательной карьере при дворе королевы, но достаточно определенной, чтобы обеспокоить сэра Френсиса Уолсингема. Он решил пойти иным путем.

— Я должен сообщить тебе кое-что, касающееся твоего отца. Секрет, которым владели мы двое, и которым с сегодняшнего вечера будешь владеть и ты. Нет, я не шучу. Отбрось подозрения и слушай. Одиннадцать лет назад, одной майской ночью… Нас не могут подслушать? В этом доме есть кое-кто, кто не должен нас слышать. — Уолсингем со вздохом откинулся на стуле. — Думаешь, я разыгрываю комедию? Ошибаешься.

Ну был ли во всем мире еще один такой же несносный мальчишка? Уолсингем внезапно расхохотался над нелепостью своего положения. Он, государственный секретарь ее величества, правая рука Берли27, имеющий уши у стен и глаза у замочных скважин залов совета во всей Европе, за исключением Испании, должен был каждую минуту преодолевать препятствия в разговоре с упрямым школьником! Невыносимо, но смешно.

Его смех, однако, сослужил ему службу. Робин расслабился и ответил с улыбкой:

— Прошу прощения, сэр, но нас никто не сможет подслушать. Дэккум стоит у двери. Итак, одиннадцать лет назад, одной майской ночью…

— Запомни как следует дату! 12 мая 1570 года мой курьер доставил просьбу о помощи твоему отцу, Джорджу Обри. Джордж выехал из Эбботс-Гэп перед наступлением темноты и поскакал во всю прыть к моему дому в Сидлинг Сент-Николас. Я пораньше отослал слуг спать, открыл ворота и спустился к сломанному кресту, откуда шла вверх дорога к дому, и в предрассветной тьме услышал цоканье копыт его лошади.

Сэр Френсис склонился вперед и понизил голос. Он старался сделать свой рассказ как можно более романтичным, дабы возбудить воображение мальчика. Это потребовало немалых усилий, так как история должна была звучать правдиво.

— Мы привязали лошадь в большой конюшне, неподалеку от Сидлинг-Корта, и я незаметно провел твоего отца в дом. Там я попросил его о помощи. Папа Пий V28 в феврале того года любезно отлучил ее величество от церкви. Булла освобождала всех католических подданных королевы от лояльности по отношению к ней. И более того, она превращала ее убийство в богоугодное деяние, которое обеспечивало деньги в этом мире и рай в будущем. Однако, убийство королевы не устраивало других монархов. Валуа и Филипп Испанский после этого думали бы только о том, чья очередь следующая. Булла не была опубликована. Но я, Робин, хотел, чтобы ее опубликовали.

— Вы, сэр?

— Да, я. Королева ходит без всякой охраны. Рядом с ее дворцом Уайтхолл проезжая дорога. В ее саду в Ричмонде29 гуляет, кто захочет. Никогда не видел женщины, которая так мало заботилась бы о своей безопасности, как ее величество.

— Но если булла не была опубликована?..

— Тем не менее каждому предателю в королевстве стало известно об обещанном вознаграждении и месте среди святых. Но я хотел, чтобы об этом узнали и честные люди, а ее величество, несмотря на свою беспечность, была бы спасена. В темноте кинжал более опасен, чем при ярком свете. И я оказался прав. Ибо когда буллу опубликовали, вся Англия издала гневный вопль, который отозвался набатом во всех уголках Европы. В ту ночь я говорил с твоим отцом…

— А как он в этом участвовал? — спросил Робин.

— У меня имелась копия буллы. Джордж Обри был добрым протестантом, сельским джентльменом, никогда не бывавшим при дворе, и человеком большой силы духа. На рассвете 15 мая он прибыл в Лондон, в шесть утра булла была на дверях дворца лондонского епископа. Ее повесил туда католик, которого казнили, но если бы он этого не сделал, то твой отец прибил бы ее следующей ночью к кресту собора Святого Павла.

Уолсингем возвысил голос, его глаза сверкали, лицо дышало мрачной решимостью.

— И понес бы такое же наказание, — заметил Робин.

Министр не стал уклоняться от ответа.

— Вполне возможно, — сказал он. — Это выглядело как измена. Нам пришлось бы потрудиться, доказывая, что в действительности это было актом преданности. Джордж Обри сослужил королевству великую службу, которая не только не принесла ему почестей, а могла запятнать его имя позором, который распространялся бы на всех, кто его носит.

Духовной родиной Уолсингема была Женева30. Добрый отец, примерный семьянин, щедрый покровитель литераторов, специалист по аккуратно подстриженным садам в новом итальянском стиле, он черпал силу не в этих чертах характера, а в своей вере. Уолсингем являлся последователем Кальвина31. Ради торжества кальвинизма он был готов тратить деньги королевской казны, в любое время обнажить меч с тех пор, как десять лет назад он стал государственным секретарем ее величества, даже принудить королеву начать войну и погубить Англию, если бы этому не препятствовал ее гибкий ум, часто ставивший министра в тупик. Сидя у камина, Уолсингем с фанатичным огнем в глубоко посаженных мрачных глазах смотрел на своего юного собеседника. Джордж Обри был его лучшим другом, но он без колебаний использовал его преданность, хотя это могло опозорить его имя и привести под топор палача.

— Почему, сэр, вы раскрыли мне этот секрет? — спросил Робин.

— У меня нет новостей из Испании, а вскоре они мне понадобятся, — последовал ответ.

Робин покачал головой. Случайно или намеренно — этого он никогда не узнал — Уолсингем загнал его в угол между камином и боковой стеной ниши. Он не мог вырваться оттуда так, чтобы это не выглядело попыткой к бегству. Такое положение очень его смущало. Но ему придется стоять прямо и давать четкие ответы, скрывая в сердце тайную цель своей жизни.

— Что? — воскликнул секретарь, раздираемый между гневом и презрением. — Ты все еще упрямишься? Ночью и днем я решаю великие дела королевства и не могу справиться со школяром! Какая мысль тебя терзает?

— Мой отец погиб в Испании, — просто ответил Робин.

Предлог? Причина? Или страх, что такая же судьба постигнет и его? Уолсингем не мог на это ответить. Ни один мускул не дрогнул на лице мальчика, а голос его звучал напряженно, но твердо.