Альфред Мейсон - Пламя над Англией
— Я зажег все свечи, чтобы поблагодарить сэра Френсиса Уолсингема за доброе сердце, приведшее его сюда.
— Значит, вы знаете меня?
— Я слышал, как вы сказали, что были другом моего отца.
Лицо Уолсингема, обычно холодное и суровое, заметно смягчилось, а меланхолию в глазах сменило веселое и в то же время виноватое выражение.
— Я был многим обязан твоему отцу, Робин, еще в то время, когда был членом парламента от Лайма24, а он — джентльменом из Бридпорта25. Я с трудом заводил друзей. Это моя вина. Какие-то барьеры в моем поведении, хотя, надеюсь, не в сердце, стоят между мною и другими людьми. Я пытаюсь быть искренним, а кажусь фальшивым, шучу, но остроты получаются вымученными. Если я говорю кому-нибудь: «Вы мне нравитесь», то он прежде всего думает, с какой целью я это сказал. Когда я рассказываю какую-нибудь историю, даже самую короткую, всем задолго до конца начинает казаться, будто я вытаскиваю какую-то мерзость из глубокого колодца. Многие люди случайно сталкиваются в дверях, а потом идут до конца жизни рука об руку. Я завидую им. Со мной такое случилось лишь однажды — моим другом стал твой отец. Конечно, у нас имелось кое-что общее. Он был великим путешественником, я провел большую часть молодости за границей. Но во всем остальном он являл собой полную мою противоположность, умея веселиться и смеяться так, что все кругом сотрясалось…
— Пока не умерла моя мать, — сказал Робин.
Сэр Френсис кивнул.
— При твоих родах, Робин, — добавил он мягко. — После этого твой отец покинул Бридпорт и построил Эбботс-Гэп на краю графства. Боюсь, он стал беспокойным и несчастным человеком. Тебе это должно быть известно больше, чем мне, так как я в те годы видел его только один или два раза. Но моя привязанность к нему не уменьшилась, и поэтому, когда се величество сегодня после возвращения в замок благосклонно отозвалась о его сыне, я отложил все дела, чтобы сын смог услышать ее слова из моих уст, прежде чем я завтра вернусь в Уайтхолл.
Робина тронула предупредительность государственного секретаря. Весь вечер он содрогался под болезненно жалящими, грубыми и пренебрежительными замечаниями мистера Стаффорда. Резко контрастирующая с ними вежливость министра успокаивала, словно вино. Робину и в голову не пришло, что Уолсингем действовал, побуждаемый добротой и воспоминаниями о старой дружбе. Отложить все дела и нанести визит школяру в десять часов вечера! Доброта и воспоминания не могут быть единственной причиной.
Камин помещался в неглубокой нише. Робин придвинул к ней тяжелый стул.
— Никто не обвинит вас в отсутствии преданности, — улыбаясь, сказал он, — если вы сядете поудобнее, прежде чем повторите мне милостивые слова ее величества. Таким образом вы окажете честь моему кабинету.
Уолсингем сел, повернув стул так, чтобы смотреть в лицо Робину.
— Ее величество сказала, что, когда она подозвала тебя, на твоем лице был написан такой страх, и ты так дрожал, краснел и бледнел, что она сомневалась, сможешь ли ты вообще к ней подойти. И все же у тебя хватило мужества вести себя достойно, быстро найти нужные слова и выглядеть перед своей королевой галантным джентльменом. Ее величество добавила, что из таких как ты вырастают преданные слуги государства и монарха.
Робин затаил дыхание. В его сердце пробудились великодушие и преданность, на которые рассчитывала Елизавета, обращаясь к молодежи Англии. Королеве было сорок семь лет, глядя на нее вблизи, было нетрудно заметить, что она носит парик, причем чуть более рыжий, чем год назад. Но молодость ничего подобного не замечала. Фигура Елизаветы оставалась стройной, как у девушки, глаза — яркими, движения — быстрыми и грациозными. Много лет назад королева поставила себе цель завоевать любовь молодежи. Что ранее было политикой, стало теперь порывом сердца, куда более властным и захватывающим. Елизавета была терпима с юношами, она стремилась не досаждать им и не принуждать к повиновению, не втягивала их в запутанные дела за рубежом. И они все сильнее обожали свою повелительницу. Неудивительно, что Робин был тронут ее похвалой; его лицо просияло, а сердце забилось быстрее.
— Королева так сказала, сэр? — переспросил Робин.
— Запомни ее слова, Робин: «слуги государства и монарха», — повторил сэр Френсис, подавшись вперед. — Делать реверансы в приемном зале, носить веер или молитвенник, преклонять колено в шелковом чулке и заявлять при этом, что служишь королеве… Конечно, такое возможно, но служба монарху — лакейская служба. Только служа государству, ты по-настоящему служишь его главе.
Секретарь видел, как во время его слов лицо мальчика менялось. Робин понял, что не только с целью оказать любезность сыну старого друга сэр Френсис оторвался от дел. Теперь он был настороже. Министр хорошо это понимал, но не показывал этого.
— Вы изучаете здесь иностранные языки? — беспечным тоном осведомился он, как будто всего лишь интересовался школьной программой.
— Да, сэр.
— Это хорошо. Знание языков помогает понять различия между народами. Твой отец знал много языков. Несомненно, он обучил тебя их начаткам?
— Да.
На лице Робина застыла маска безразличия, голос его звучал монотонно. Мальчик ничем не обнаружил охвативших его воспоминаний о том, как Джордж Обри и он — скорее два товарища, чем отец и сын или учитель и ученик, — играли в иностранцев, проводя часы в библиотеке за книгами поэтов Франции или Италии и целые дни в седле на Пербек-Хиллз или в рыбачьей лодке на залитой солнцем воде залива Уорбэрроу. Отец, конечно, обучил его начаткам иностранных языков, но последние пять одиноких лет Робин учил себя сам.
— Значит, ты говоришь по-французски?
— Кое-как.
— По-итальянски?
— Достаточно сносно.
— А по-испански?
— С итальянским акцентом.
— Это не имеет большого значения, — помолчав, промолвил сэр Френсис. Он вытянул ноги и откинулся назад.
— У меня нет новостей из Испании. Из Франции, Италии — сколько угодно. А из Испании и Португалии — никаких.
Робин не ответил. Настороженное выражение исчезло с его лица, так как он разгадал игру собеседника.
— Святая инквизиция26 заботится об этом.
Сэр Френсис произнес эти слова с горечью, не сводя глаз с лица мальчика и видя, как по нему прошла дрожь, а во взгляде вспыхнул гнев. Правая рука Робина скользнула по груди, нащупав что-то, спрятанное под камзолом. Без сомнения, это бант королевы, которым сведет парня с ума, подумал Уолсингем. Однако Робин ответил абсолютно спокойно:
— Безусловно, сэр, если придет надобность, вы найдете средство справиться с этой трудностью.
