Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
И вот, заметив Розину у подножия маленькой башни, где он сидел под самой крышей, барон решил, что настал самый подходящий миг, чтобы снова обратить на себя внимание хозяев, никого не видевших вокруг, кроме пришельцев, и, со свойственной его характеру робостью, попросил у девушки маленький кусочек хлеба; причем его скромная просьба отнюдь не соответствовала поистине волчьему аппетиту, испытываемому им после стольких моральных и физических перегрузок, что выпали на его долю за последнее время!
Услышав легкие шаги, приближавшиеся к его тюремной камере, он почувствовал, как его захлестнула волна признательности.
В самом деле, шаги предвещали исполнение двух его желаний; притом одно определенно должно было исполниться, в то время как другое находилось под вопросом.
Он знал, что вот-вот удовлетворит свой аппетит, но в то же время терялся в догадках, услышит ли он что-нибудь о Мари.
— Это ты, Розина? — спросил он, когда услышал, как кто-то пытается открыть дверь.
— Нет, господин Мишель, это не Розина, а я.
Мишель узнал голос Мари, но не поверил своим ушам.
Девушка продолжала:
— Да, я… и я сердита на вас!
Однако это было сказано таким тоном, что Мишель не очень-то испугался.
— Бог мой! Мадемуазель Мари! — воскликнул он. — Мадемуазель Мари!
И он прислонился к стене, чтобы не упасть.
В это время девушка открыла дверь.
— Вы! — воскликнул Мишель. — Вы, мадемуазель Мари! Ах, как я счастлив!
— О! Но не так, как вы пытаетесь меня убедить.
— Как это?
— Да ведь вы признались, что умираете с голоду, хотя пытаетесь уверить, что счастливы.
— Ах! Мадемуазель, кто это вам сказал? — пробормотал Мишель, покраснев до корней волос.
— Розина… А вот и Розина! — продолжала Мари. — Хорошо! Поставь вначале фонарь на верстак и открой поскорее корзинку. Разве ты не видишь, что господин Мишель не отрывает от нее глаз?
От насмешливых слов Мари молодой барон почувствовал легкое смущение, пожалев, что признался молочной сестре в столь приземленном желании.
Первой его мыслью было выхватить корзинку из рук Розины, затолкать обратно провизию, которую она успела достать и разложить на верстаке, и выбросить все в окошко, рискуя угодить в голову какому-нибудь солдату, затем броситься на колени перед девушкой и, прижав руки к сердцу, с придыханием восторженно воскликнуть: «Разве я могу думать о желудке, когда мое сердце замирает от счастья?» Возможно, такое признание исправило бы его ошибку.
Однако Мишель мог сколько угодно мечтать, но он бы никогда в жизни не решился на такой изысканный жест; поэтому он предоставил Мари обращаться с ним всего лишь как с молочным братом Розины. Он не заставил себя долго упрашивать, чтобы снова устроиться на своем ложе из овса и с большим аппетитом поглощать кусочки, которые ему протягивала девушка своей белоснежной ручкой.
— О! Какой же вы еще ребенок! — сказала ему Мари. — Почему бы вам, совершив столь храбрый поступок и оказав нам с риском для жизни такую неоценимую услугу, не признаться моему отцу в вашем желании, что выглядело бы так естественно: «Нельзя ли мне остаться у вас до утра, ввиду того что сегодня вечером я не могу вернуться к моей матери?»
— О! Я бы никогда не посмел! — воскликнул Мишель, вытянув руки по швам, как человек, которому сделали предложение, о каком он никогда не думал.
— Но почему же? — спросила Мари.
— Потому что ваш отец мне кажется таким суровым!
— Мой отец! Но он же самый отзывчивый человек на свете! К тому же разве вы не наш друг?
— О! Мадемуазель, как вы добры ко мне, причисляя к своим друзьям!
Затем, осмелев, он сделал шаг вперед и спросил:
— Вы считаете, что я это заслужил?
Мари слегка покраснела.
Еще несколько дней назад она бы без колебаний ответила Мишелю, что считает его своим другом и почти постоянно, днем и ночью, думает о нем; но за последние дни любовь так изменила ее, что Мари неожиданно для себя стала вдруг стыдиться таких своих чувств, какие она, по своей наивности, раньше не считала себя способной испытывать. По мере того как в ней просыпалась женщина со всеми неведомыми ей до сих пор ощущениями, она начала понимать, насколько могли показаться вызывающими ее манеры, привычки и необычные словечки в ее речи, — результат странного воспитания, полученного в замке; и с чисто женской интуицией она поняла, как много ей надо приложить усилий, чтобы обрести недостававшие ей качества, в которых она, услышав подсказку своего любящего сердца, ощущала первейшую потребность.
Случилось так, что Мари, до сей поры даже никогда не помышлявшая скрывать свои мысли, пришла к выводу, что в некоторых случаях девушка должна не то чтобы лгать, но, по крайней мере, отвечать уклончиво, пряча свои чувства за самыми избитыми фразами.
— Но мне кажется, — ответила девушка молодому барону, — что вы достаточно для этого потрудились.
Затем, не давая ему времени подумать над ее словами, что могло повернуть их разговор в скользкое русло, она продолжала:
— Ну, посмотрим, сможете ли вы доказать, что ваш аппетит так сильно разыгрался, как вы недавно утверждали, если съедите это крылышко.
— Но, мадемуазель, — простодушно ответил Мишель, — я уже объелся!
— О! Какой же вы плохой едок! Исполните мое желание или я уйду, ибо пришла я сюда только затем, чтобы вам услужить!
— Мадемуазель, — произнес Мишель, протягивая к Мари обе руки, в одной зажав вилку, а в другой — кусочек хлеба, — мадемуазель, вы не совершите такой жестокости по отношению ко мне! О! Если бы вы знали, как мне было грустно и каким несчастным человеком я себя считал, пока в течение целых двух часов находился здесь в полном одиночестве!
— Вероятно, потому, — рассмеялась Мари, — что вы умирали от голода.
— О! Нет, нет, нет, дело не только в этом! Представьте себе, что отсюда я мог видеть, как вертелись вокруг вас все эти офицеры…
— Вы сами виноваты! Вместо того чтобы укрыться в этой старой башне как нелюдим, вам следовало остаться в гостиной, пройти вместе с нами в столовую и отобедать за столом, как всякий честный христианин; вы бы тогда услышали, как мой отец и генерал Дермонкур предавались воспоминаниям о героических подвигах, и от их рассказов у вас бы мурашки побежали по коже; вы бы смогли наблюдать, как расправлялся с едой наш кум Лорио — так его зовет наш отец, — поверьте, это зрелище тоже необычайное!
— Ах! Мой Бог! — воскликнул Мишель.
— Что? — спросила удивленно Мари.
— Метр Лорио из Машкуля?..
— Метр Лорио из Машкуля, — повторила Мари.
